Беседа Дмитрия Быкова с Алексеем Горбуновым // «Собеседник», №35, 22–28 сентября 2021 года
рубрика «Персона»Алексей Горбунов: Если тебя мочат с двух сторон — всё в порядке, ты панк
В октябре Алексею Горбунову исполнится 60. Он давно уехал из России, и российская пресса регулярно пишет о том, как он бедствует на его родной Украине, как раскаивается и хочет вернуться. Читать про всё это довольно забавно. Горбунов снимается на Украине и в Европе, живёт в Одессе у моря и регулярно принимает у себя московских друзей. У него своя музыкальная группа, концертирующая по всей Украине. Впечатления нищего он отнюдь не производит.
Ещё после Шико в «Графине де Монсоро» лично мне стало понятно, что пришёл звёздный актёр, умеющий решительно всё. Даже в михалковских «12» смотреть на него приятно. И что он не вписался в Россию, какой она стала после 2014-го,— проблема не его. Так что с юбилеем, а поговорить с ним всегда есть о чём и без юбилея.
«Два года грачевал на «восьмёрке»»
— Почему такое количество людей в России поверило чудовищной пропаганде и повторяло откровенно фашистские лозунги?
— Не знаю. У меня в 2014–2015 годах было раздвоение сознания, разрезанное сердце, я не спал два года. Я в 2011 году купил здесь дом в Совиньоне. У меня вторая жена — москвичка, дочка родилась в Москве, и ей был ровно год, когда мы переехали сюда. Я был в прострации тотальной, я знал, что на фронте происходит, я знал, что в Москве, в Питере и в Одессе. Я это всё видел своими глазами. Мало того, у моей дочки от первого брака квартира в Крыму, где она семь лет прожила,— она плакала год, что осталась квартира в Крыму. В её 14 лет я за год не мог объяснить, что происходит, и куда всё идёт, и что будет дальше.
— Она сейчас здесь?
— Да, никуда не собирается ехать.
— Ты сильно изменился к шестидесяти?
— Думаю, нет. Всё в порядке. Если тебя валят с двух сторон, значит, ты панк. Майк Тайсон и Мухаммед Али как были моими кумирами, так и остались. Я всё равно хочу играть, как Том Харди, и молодым говорю — смотрите, что надо смотреть, слушайте сердце, учитесь у Кастанеды, что такое «путь воина». И слава у меня была довольно ранняя — я заслуженный артист УССР — в 29 лет я получил звание, кстати, за картину Новака, фильм «Гу-га» о штрафбате.
— Я и не знал. А заслуженный — это круто было?
— Ты что, квартиру дали от Союза кинематографистов! Которую я продал, когда наступили 90-е и разлетелся Советский Союз. А дальше братва-автоматы-цепи, я два года грачую на «восьмёрке», нормальная жизнь идёт как положено. Жалею только, что в зал не ходил, потому что все хулиганы, с кем я вырос,— все на BMW, все с цепями золотыми, а я как удак заслуженный артист УССР — кому оно было надо? Учителя продают гречневую кашу на рынках... В Москве всё то же самое, только несколько активнее, я всё видел, потому что начали снимать «Графиню де Монсоро», и я три года живу в Москве в гостинице «Мосфильма». У меня самое лучшее время — 93–96-й годы, когда всюду заправляла братва. Она была везде та же. Только у наших больше золотых зубов было и они жёстче были. А в Москве больше долгопрудненские, солнцевские гудели и из Питера понаехали.
«Если в Москве будет, как у нас, половина не вынесет»
— В Москве на твой отъезд реагировали как-то?
— А в 2014–2015 годах никто вообще ничего не понимал. Ждали, что бомбить начнут. Потому что раз братья зашли, то что им стоит два истребителя пустить. Первый год никто не верил в то, что происходит. Тогда ещё были объединены все. Вся страна последнюю копейку несла раненым, на фронт, в больницы — это люди делали, не политики. Они в это время с войны наживались. Я помню этот подъем, когда бабушки шли. Одно не учли — тут нация воевала всю жизнь, это не Москва. Деньги решают, конечно, немного мы тормозим, но — вот в чем ещё отличие — начиная с Гражданской люди за вилы хватались очень быстро, это не Россия. Навык — в генах.
Как это вообще можно было начинать? В моем сознании не укладывается это никак. Каждая вторая семья в Украине, как и в России, переплетена исторически. Для меня было дико, когда грузинская война началась — я был в Москве, и я не понимал, как это. Но тогда ведь было не до того, потому что нас не касалось. Для меня это сгусток диких переживаний и непониманий. И когда сознание пытается мне разложить всё, сердце моё не принимает. И что наш телевизор, что российский сбивал людей и порождал агрессию. Правды нет, политика меня не интересует, залезть в моё сердце никто не может.
— А сам ты как пережил этот разрыв?
— Проходит время, всё меняется, но боль остаётся и никуда не денется. Врать не буду, я это очень больно переживал. У меня папа с Алтая, старшая сестра в Москве, я в Москве всё лучшее сыграл, о чём тут восьмой год говорю, но меня как будто не слышат и только спрашивают: «Так ты не поедешь в Россию?» Я бескрайне устал каждый день — восемь лет!— говорить про политику. Бескрайне устал! Мне надо отдать должное всем режиссёрам, которые раз в полгода присылают мне предложения и очень хорошие сценарии, но съёмки все в Москве. Естественно, я говорю, что, пока не придут в норму эти отношения, я никуда не поеду, потому что я играть не смогу в этом состоянии — я же не робот. Если в России произойдёт такой же трабл, как у нас, половина не вынесет. Не всех же возьмут в политику и в рекламу.
Я люблю махновщину, люблю быть себе хозяином. И я снимаюсь в «Следопытах», выкладываю их в Сеть, смотрят люди... Это буквально минутные скетчи, даже не мини-, а микроформат. С Серегой Алимпиевым. Ни от кого не зависеть и отвязываться — это ли не идеал кино? Коппола, по его признанию, мечтает о таком формате.
У меня в 2013–2014 годах очень много картин было, в том числе «Ленинград 46» — мой любимый фильм. Началась война. Там финал с Гармашом был написан, а началась война, в «Ленинграде 46» мы финал не сняли из-за этой войны.
— Но у тебя не появилось отвращение ко всему русскому, как у многих здесь?
— Я всё время говорил во всех интервью: вы можете воевать, вы можете в телевизоре нести что угодно, но театр, кино и музыка — это единственный мост, который нельзя рушить. Я всё лучшее сыграл в России. Я лучшее сыграл в России — и об этом во всех интервью говорю. Политика политикой, но лучшее я сыграл в Москве и в Питере.
Меньшиков меня в 2001 году пригласил в театр, что коренным образом изменило мою жизнь, потому что я раньше сниматься приезжал и уезжал, а тут театр — репетируй. И я семь лет работал у Олега в театре, и мы всю Россию, Европу, Америку проехали с гастролями. Я получил колоссальный опыт театральный, географический (от Находки до Канады).
Я на песнях Высоцкого вырос. Я пою здесь Высоцкого уже 30 лет. С первого курса института на всех концертах я пою Высоцкого и Окуджаву — и ничего в моей жизни не поменяется. Украинские народные песни я как пел, так я их и пою. Просто, может, смысл сейчас другой вкладывается, обнажается другое что-то. Как был мой любимый писатель Шукшин — всё равно остался Шукшин. Папа у меня сибиряк — у меня всё равно кровь алтайская, хоть я родился здесь, а мама у меня с Луганска, дед — шахтёр. И Миша Ефремов всё равно мне брат, у нас дома рядом стояли на Новой Риге, и дети вместе играли, и жёны дружат. На многие вещи смотрим одинаково, и по многим вещам мы очень близкие люди, темпераментно очень похожи с ним. Просто он родился в Москве, а я — в Киеве.
— А чем всё это кончится? Война эта?
— Вот сейчас я вообще не знаю. Мы, Скорпионы, знаем будущее, у меня прадед — шаман, я многие вещи интуитивно знаю. А что сегодня будет — я вообще не понимаю. Можно спросить у кого-нибудь, кто в верхах общается,— о чём они там думают.
«К бомжам пойду, а просить не буду»
— Мне Ефремов рассказывал, что тебе абсолютно безразличны деньги. Это легенда такая?
— Нет, ну я нормальный человек, деньги мне небезразличны, но взять деньги от г...дона — это я не могу. Это принципиально.
— То есть они придут в любом случае?
— Конечно. Куда они денутся. Вот я есть, но я не нужен администрации президента; жителям нужен, женщинам нужен — а администрации не нужен. У меня с ними битва не на жизнь, а на смерть: умирать буду нищий, а к ним не подойду просить. Пойду нищий с гитарой бомжам играть, проституткам — у них заработать что-то.
Я на земле живу, и чем дальше я живу, тем больше понимаю, что понятия очень простые: воровать нельзя, продавать нельзя. Что в детстве говорили? Это двор твой, это твой класс, это твоя мама, твоя бабушка — ну простая же ... (нецензурное выражение). Детям оставлю всё. Вот сейчас на 60 лет хочу кинуть клич по миру — дяде Лёше на «гелик», дяде Лёше нужен «Гелендваген», ценой 250 тысяч евро, полной комплектации. Мне музыканты говорят: ты чё, лучше бабок собрать. А я им: вы ничего не понимаете. Мы возьмём этот «гелик», я чуть проеду — отблагодарим людей, а потом устроим аукцион и за 300 тысяч его продадим — ещё сотка на студию останется. Как заработать у друзей, я знаю, а как заработать в этом кинобизнесе — нет. И слава Богу, что я нигде не засвечен. У меня позор есть, но всё-таки я обычно у хороших режиссёров снимался.
— Что происходит в украинском кино?
— Советское кино — да и вообще мировое — придумали Эйзенштейн и Довженко. Я застал киностудию Довженко, где были Лялин, Гринько, Брондуков, Миколайчук, Гаврилюк — эти фамилии здесь уже никто не помнит. Пришли барыги: торговал биткоином — стал продюсером... В Одессе директор киностудии Андрей Осипов за восемь лет снял два гениальных коротких метра; в этом году в конкурсе дипломная работа Сони Полищук «Беги, Таня, беги» — вот это украинское кино, которое снимают молодые. Великая Одесская киностудия за восемь лет выпустила один великий проект — «Чому я живий» Виллена Новака. Я когда сценарий увидел, подумал: не может быть, чтобы на это дали деньги! А Новак давно эту историю хотел снять. 20 лет! Человеку 83 года. Я прихожу, смотрю сценарий — он мне вообще другую роль хотел дать, а я читаю и говорю: о! можно мне вот эту гниду — причём ещё усилим мерзость, мне ж понятно, на чём. Я же видел таких. Ясно, что в фильме он гиперболизированный: если гниду делать, то уж такую, как у Шекспира! У него всё в одну секунду происходит: флаг поменял, наши ушли — ура, наши пришли! И с гримом я нашёл решение: у него такая козлячья харя — он сразу должен быть отрицательный. Если уж играть такое, то надо гада, чтоб до дна ногами, оттолкнуться — и катарсис. Удовольствие на съёмках было огромнейшее. Актёры — отличные, они почти не снимаются в говне. Местные актёры — настолько точно все работают! У меня две недели счастья были. Кстати, я там играю в пиджаке Высоцкого из «Места встречи...» Костюмерная-то всё та же.
«Мой «Золотой орёл» — приданое дочери»
— Ты до сих пор очень похож на Делона, а в молодости вообще. Почему ты сыграл так мало любовных историй?
— Это надо спросить режиссёров. Вот сняли они кино «Другой» — мелодрама, четыре серии. Я их уже душил-душил: снимите про любовь. Два артиста: тётя, 45 лет, и дядя, 55 лет — парное кино. Французы умели это снимать: ходят за ручку, кофе пьют, мелодия, ветерок дует, только лица нужны — моё и Моники Беллуччи. Тогда будет кино. И вот они сняли — ввели, правда, какую-то детективную историю, но это неважно, там главное — любовь.
— А кто женщина?
— Ольга Гришина, молодая, хорошо играет. Получилась немного не та история, которую я хотел, но это же мелодрама! А они её продали. Один раз показали по «1+1» — и всё.
— А как с Михалковым работалось?
— Да отлично работалось. Но мы с Ефремовым не пошли в «Предстояние» и в «Цитадель».
— А он звал?
— Всех! Но мы слиняли, потому что мне опыта одного кино с Михалковым хватило, спасибо, «12» — интересно, дальше — нет. Махновщина — это для меня лучшее: я до 50 лет в трёх картинах параллельно снимался. Но после 50 какие бы деньги мне ни давали — одно кино в год.
У меня есть один приз — «Золотой орёл», Михалков тогда всем выдал. Я его старшей дочке отдал и сказал: доча, тяжёлые времена наступят, продай этого орла — нормально получишь, только не по дешёвке продай. И сколько лет он уже у ребёнка стоит — это её приданое.
«Дайте сыграть Лобановского!»
— Украинский характер существует? Мужской. Он сильно отличается?
— Отличается, конечно. И женский, и мужской. Думаю, и ты это видишь — ты же много ездишь, можешь сравнивать. Москва — это не Россия, конечно. Когда мы начали с Меньшиковым ездить, я понял разницу между Москвой, Владивостоком, Находкой и Питером. Я никогда не мог понять, почему питерские наезжают на московских, а теперь многим русским говорю: вот как у вас есть Москва — Питер, так же у нас есть Киев — Донецк. Первое различие — в темпераменте, в восприятии, в быстроте, в скорости решения. Но меня все русские друзья убеждают, что эта скорость есть только в Москве.
Украина, как и Россия, очень разная — она ещё разнее. Если едешь из Западной Украины в Одессу, встречаешь разных людей, разные темпераменты, разную природу. В Ужгороде — одни, они в горах живут и рядом Европа, во Львове — уже другие, хотя это всё рядом, Полтава — её вообще никто не знает. И почему в Полтаве не снимают кино — для меня до сих пор загадка. У нас такие locations и такая природа! Но в кино пришли проходимцы — им надо в павильонах осваивать и пилить, причём на всём.
— Предложи тебе кто играть Бандеру — ты бы отказался?
— Почему? Нормально сыграл бы я. Но про Бандеру я мало знаю. Это не мой герой. Махно бы я лучше сыграл — Махно мне понятнее: гуляйполе. О, о, о, какого я сыграл бы Махно! Но лучше всего получился бы Лобановский.
— Почему такое количество людей в России поверило чудовищной пропаганде и повторяло откровенно фашистские лозунги?
— Не знаю. У меня в 2014–2015 годах было раздвоение сознания, разрезанное сердце, я не спал два года. Я в 2011 году купил здесь дом в Совиньоне. У меня вторая жена — москвичка, дочка родилась в Москве, и ей был ровно год, когда мы переехали сюда. Я был в прострации тотальной, я знал, что на фронте происходит, я знал, что в Москве, в Питере и в Одессе. Я это всё видел своими глазами. Мало того, у моей дочки от первого брака квартира в Крыму, где она семь лет прожила,— она плакала год, что осталась квартира в Крыму. В её 14 лет я за год не мог объяснить, что происходит, и куда всё идёт, и что будет дальше.
— Она сейчас здесь?
— Да, никуда не собирается ехать.
— Ты сильно изменился к шестидесяти?
— Думаю, нет. Всё в порядке. Если тебя валят с двух сторон, значит, ты панк. Майк Тайсон и Мухаммед Али как были моими кумирами, так и остались. Я всё равно хочу играть, как Том Харди, и молодым говорю — смотрите, что надо смотреть, слушайте сердце, учитесь у Кастанеды, что такое «путь воина». И слава у меня была довольно ранняя — я заслуженный артист УССР — в 29 лет я получил звание, кстати, за картину Новака, фильм «Гу-га» о штрафбате.
— Я и не знал. А заслуженный — это круто было?
— Ты что, квартиру дали от Союза кинематографистов! Которую я продал, когда наступили 90-е и разлетелся Советский Союз. А дальше братва-автоматы-цепи, я два года грачую на «восьмёрке», нормальная жизнь идёт как положено. Жалею только, что в зал не ходил, потому что все хулиганы, с кем я вырос,— все на BMW, все с цепями золотыми, а я как удак заслуженный артист УССР — кому оно было надо? Учителя продают гречневую кашу на рынках... В Москве всё то же самое, только несколько активнее, я всё видел, потому что начали снимать «Графиню де Монсоро», и я три года живу в Москве в гостинице «Мосфильма». У меня самое лучшее время — 93–96-й годы, когда всюду заправляла братва. Она была везде та же. Только у наших больше золотых зубов было и они жёстче были. А в Москве больше долгопрудненские, солнцевские гудели и из Питера понаехали.
«Если в Москве будет, как у нас, половина не вынесет»
— В Москве на твой отъезд реагировали как-то?
— А в 2014–2015 годах никто вообще ничего не понимал. Ждали, что бомбить начнут. Потому что раз братья зашли, то что им стоит два истребителя пустить. Первый год никто не верил в то, что происходит. Тогда ещё были объединены все. Вся страна последнюю копейку несла раненым, на фронт, в больницы — это люди делали, не политики. Они в это время с войны наживались. Я помню этот подъем, когда бабушки шли. Одно не учли — тут нация воевала всю жизнь, это не Москва. Деньги решают, конечно, немного мы тормозим, но — вот в чем ещё отличие — начиная с Гражданской люди за вилы хватались очень быстро, это не Россия. Навык — в генах.
Как это вообще можно было начинать? В моем сознании не укладывается это никак. Каждая вторая семья в Украине, как и в России, переплетена исторически. Для меня было дико, когда грузинская война началась — я был в Москве, и я не понимал, как это. Но тогда ведь было не до того, потому что нас не касалось. Для меня это сгусток диких переживаний и непониманий. И когда сознание пытается мне разложить всё, сердце моё не принимает. И что наш телевизор, что российский сбивал людей и порождал агрессию. Правды нет, политика меня не интересует, залезть в моё сердце никто не может.
— А сам ты как пережил этот разрыв?
— Проходит время, всё меняется, но боль остаётся и никуда не денется. Врать не буду, я это очень больно переживал. У меня папа с Алтая, старшая сестра в Москве, я в Москве всё лучшее сыграл, о чём тут восьмой год говорю, но меня как будто не слышат и только спрашивают: «Так ты не поедешь в Россию?» Я бескрайне устал каждый день — восемь лет!— говорить про политику. Бескрайне устал! Мне надо отдать должное всем режиссёрам, которые раз в полгода присылают мне предложения и очень хорошие сценарии, но съёмки все в Москве. Естественно, я говорю, что, пока не придут в норму эти отношения, я никуда не поеду, потому что я играть не смогу в этом состоянии — я же не робот. Если в России произойдёт такой же трабл, как у нас, половина не вынесет. Не всех же возьмут в политику и в рекламу.
Я люблю махновщину, люблю быть себе хозяином. И я снимаюсь в «Следопытах», выкладываю их в Сеть, смотрят люди... Это буквально минутные скетчи, даже не мини-, а микроформат. С Серегой Алимпиевым. Ни от кого не зависеть и отвязываться — это ли не идеал кино? Коппола, по его признанию, мечтает о таком формате.
У меня в 2013–2014 годах очень много картин было, в том числе «Ленинград 46» — мой любимый фильм. Началась война. Там финал с Гармашом был написан, а началась война, в «Ленинграде 46» мы финал не сняли из-за этой войны.
— Но у тебя не появилось отвращение ко всему русскому, как у многих здесь?
— Я всё время говорил во всех интервью: вы можете воевать, вы можете в телевизоре нести что угодно, но театр, кино и музыка — это единственный мост, который нельзя рушить. Я всё лучшее сыграл в России. Я лучшее сыграл в России — и об этом во всех интервью говорю. Политика политикой, но лучшее я сыграл в Москве и в Питере.
Меньшиков меня в 2001 году пригласил в театр, что коренным образом изменило мою жизнь, потому что я раньше сниматься приезжал и уезжал, а тут театр — репетируй. И я семь лет работал у Олега в театре, и мы всю Россию, Европу, Америку проехали с гастролями. Я получил колоссальный опыт театральный, географический (от Находки до Канады).
Я на песнях Высоцкого вырос. Я пою здесь Высоцкого уже 30 лет. С первого курса института на всех концертах я пою Высоцкого и Окуджаву — и ничего в моей жизни не поменяется. Украинские народные песни я как пел, так я их и пою. Просто, может, смысл сейчас другой вкладывается, обнажается другое что-то. Как был мой любимый писатель Шукшин — всё равно остался Шукшин. Папа у меня сибиряк — у меня всё равно кровь алтайская, хоть я родился здесь, а мама у меня с Луганска, дед — шахтёр. И Миша Ефремов всё равно мне брат, у нас дома рядом стояли на Новой Риге, и дети вместе играли, и жёны дружат. На многие вещи смотрим одинаково, и по многим вещам мы очень близкие люди, темпераментно очень похожи с ним. Просто он родился в Москве, а я — в Киеве.
— А чем всё это кончится? Война эта?
— Вот сейчас я вообще не знаю. Мы, Скорпионы, знаем будущее, у меня прадед — шаман, я многие вещи интуитивно знаю. А что сегодня будет — я вообще не понимаю. Можно спросить у кого-нибудь, кто в верхах общается,— о чём они там думают.
«К бомжам пойду, а просить не буду»
— Мне Ефремов рассказывал, что тебе абсолютно безразличны деньги. Это легенда такая?
— Нет, ну я нормальный человек, деньги мне небезразличны, но взять деньги от г...дона — это я не могу. Это принципиально.
— То есть они придут в любом случае?
— Конечно. Куда они денутся. Вот я есть, но я не нужен администрации президента; жителям нужен, женщинам нужен — а администрации не нужен. У меня с ними битва не на жизнь, а на смерть: умирать буду нищий, а к ним не подойду просить. Пойду нищий с гитарой бомжам играть, проституткам — у них заработать что-то.
Я на земле живу, и чем дальше я живу, тем больше понимаю, что понятия очень простые: воровать нельзя, продавать нельзя. Что в детстве говорили? Это двор твой, это твой класс, это твоя мама, твоя бабушка — ну простая же ... (нецензурное выражение). Детям оставлю всё. Вот сейчас на 60 лет хочу кинуть клич по миру — дяде Лёше на «гелик», дяде Лёше нужен «Гелендваген», ценой 250 тысяч евро, полной комплектации. Мне музыканты говорят: ты чё, лучше бабок собрать. А я им: вы ничего не понимаете. Мы возьмём этот «гелик», я чуть проеду — отблагодарим людей, а потом устроим аукцион и за 300 тысяч его продадим — ещё сотка на студию останется. Как заработать у друзей, я знаю, а как заработать в этом кинобизнесе — нет. И слава Богу, что я нигде не засвечен. У меня позор есть, но всё-таки я обычно у хороших режиссёров снимался.
— Что происходит в украинском кино?
— Советское кино — да и вообще мировое — придумали Эйзенштейн и Довженко. Я застал киностудию Довженко, где были Лялин, Гринько, Брондуков, Миколайчук, Гаврилюк — эти фамилии здесь уже никто не помнит. Пришли барыги: торговал биткоином — стал продюсером... В Одессе директор киностудии Андрей Осипов за восемь лет снял два гениальных коротких метра; в этом году в конкурсе дипломная работа Сони Полищук «Беги, Таня, беги» — вот это украинское кино, которое снимают молодые. Великая Одесская киностудия за восемь лет выпустила один великий проект — «Чому я живий» Виллена Новака. Я когда сценарий увидел, подумал: не может быть, чтобы на это дали деньги! А Новак давно эту историю хотел снять. 20 лет! Человеку 83 года. Я прихожу, смотрю сценарий — он мне вообще другую роль хотел дать, а я читаю и говорю: о! можно мне вот эту гниду — причём ещё усилим мерзость, мне ж понятно, на чём. Я же видел таких. Ясно, что в фильме он гиперболизированный: если гниду делать, то уж такую, как у Шекспира! У него всё в одну секунду происходит: флаг поменял, наши ушли — ура, наши пришли! И с гримом я нашёл решение: у него такая козлячья харя — он сразу должен быть отрицательный. Если уж играть такое, то надо гада, чтоб до дна ногами, оттолкнуться — и катарсис. Удовольствие на съёмках было огромнейшее. Актёры — отличные, они почти не снимаются в говне. Местные актёры — настолько точно все работают! У меня две недели счастья были. Кстати, я там играю в пиджаке Высоцкого из «Места встречи...» Костюмерная-то всё та же.
«Мой «Золотой орёл» — приданое дочери»
— Ты до сих пор очень похож на Делона, а в молодости вообще. Почему ты сыграл так мало любовных историй?
— Это надо спросить режиссёров. Вот сняли они кино «Другой» — мелодрама, четыре серии. Я их уже душил-душил: снимите про любовь. Два артиста: тётя, 45 лет, и дядя, 55 лет — парное кино. Французы умели это снимать: ходят за ручку, кофе пьют, мелодия, ветерок дует, только лица нужны — моё и Моники Беллуччи. Тогда будет кино. И вот они сняли — ввели, правда, какую-то детективную историю, но это неважно, там главное — любовь.
— А кто женщина?
— Ольга Гришина, молодая, хорошо играет. Получилась немного не та история, которую я хотел, но это же мелодрама! А они её продали. Один раз показали по «1+1» — и всё.
— А как с Михалковым работалось?
— Да отлично работалось. Но мы с Ефремовым не пошли в «Предстояние» и в «Цитадель».
— А он звал?
— Всех! Но мы слиняли, потому что мне опыта одного кино с Михалковым хватило, спасибо, «12» — интересно, дальше — нет. Махновщина — это для меня лучшее: я до 50 лет в трёх картинах параллельно снимался. Но после 50 какие бы деньги мне ни давали — одно кино в год.
У меня есть один приз — «Золотой орёл», Михалков тогда всем выдал. Я его старшей дочке отдал и сказал: доча, тяжёлые времена наступят, продай этого орла — нормально получишь, только не по дешёвке продай. И сколько лет он уже у ребёнка стоит — это её приданое.
«Дайте сыграть Лобановского!»
— Украинский характер существует? Мужской. Он сильно отличается?
— Отличается, конечно. И женский, и мужской. Думаю, и ты это видишь — ты же много ездишь, можешь сравнивать. Москва — это не Россия, конечно. Когда мы начали с Меньшиковым ездить, я понял разницу между Москвой, Владивостоком, Находкой и Питером. Я никогда не мог понять, почему питерские наезжают на московских, а теперь многим русским говорю: вот как у вас есть Москва — Питер, так же у нас есть Киев — Донецк. Первое различие — в темпераменте, в восприятии, в быстроте, в скорости решения. Но меня все русские друзья убеждают, что эта скорость есть только в Москве.
Украина, как и Россия, очень разная — она ещё разнее. Если едешь из Западной Украины в Одессу, встречаешь разных людей, разные темпераменты, разную природу. В Ужгороде — одни, они в горах живут и рядом Европа, во Львове — уже другие, хотя это всё рядом, Полтава — её вообще никто не знает. И почему в Полтаве не снимают кино — для меня до сих пор загадка. У нас такие locations и такая природа! Но в кино пришли проходимцы — им надо в павильонах осваивать и пилить, причём на всём.
— Предложи тебе кто играть Бандеру — ты бы отказался?
— Почему? Нормально сыграл бы я. Но про Бандеру я мало знаю. Это не мой герой. Махно бы я лучше сыграл — Махно мне понятнее: гуляйполе. О, о, о, какого я сыграл бы Махно! Но лучше всего получился бы Лобановский.