Весна Горбачева: как первый и единственный президент СССР потерял власть

Недавнее 90-летие первого и последнего президента СССР Михаила Горбачёва показало, что в России могут существовать полярные мнения не только о революции, войне или оттепели. Нет компетентной общепринятой оценки того, что происходило на памяти большинства из нас. Нынешняя власть ревниво относится к тому, что когда-то страной управляла не она. Поэтому о Горбачёве предпочитает не вспоминать. Не атакуя автора перестройки впрямую, она представляет его эпоху временем хаоса и развала державы, за которые всегда отвечает лидер. Либеральная же часть общества поёт Горбачёву дифирамбы за столь малокровный демонтаж империи и коммунистической идеологии, приведший Россию к процветанию в нулевые годы. А что шансом не воспользовались — не вина Горбачёва. Но передергивают и те и другие.

5 июня 1991 г. первый президент СССР Михаил Горбачёв прочитал в Осло свою Нобелевскую лекцию в связи с присуждением ему Премии мира 1990 года. Нобелевский комитет наградил советского лидера «в знак признания ведущей роли Горбачёва в мирном процессе, который сегодня характеризует важную составную часть жизни международного сообщества».

Горбачёв говорил два часа, его речь была полностью опубликована рядом советских изданий. Цитата: «Начиная перестройку, мы не смогли все должным образом оценить и предвидеть. Общество оказалось слишком тяжелым на подъем, не готовым к крупным переменам, задевающим жизненные интересы, когда пришлось всерьез прощаться со всем тем, к чему привыкли на протяжении долгих лет. Неосторожно породив вначале огромные ожидания, мы не учли, что за ними не может столь же быстро последовать осознание, что всем надо жить и работать иначе, перестать привычно уповать на то, что новая жизнь будет дана сверху».

Многие положения, высказанные в Осло, оказались пророческими. Спикер указал на опасность попыток «ура-патриотов» повернуть все назад, а с другой стороны — на авантюризм тех, кто стремился «побыстрее проскочить переходный период». Горбачев формулирует: «Непросто выдержать мирный путь в стране, где люди из поколения в поколение приучались к тому, что если ты против или не согласен, а у меня власть или грубая сила, то тебя надо бы выбросить из политики, а то и упрятать в тюрьму».

Впоследствии помощник президента СССР Анатолий Черняев, написавший черновик речи, воспоминал: «Жаль, что Михаил Сергеевич выбросил в последний момент самую сильную мою добавку — тезис о том, что на данный момент перестройка в Советском Союзе больше дала именно Западу, а не нам, и нашим партнерам надо бы это оценить по достоинству».

Как политик Михаил Горбачёв оказался неудачником: потерял власть, не удержал империю от распада. В 1996 г. он выставил свою кандидатуру на выборах президента Российской Федерации и набрал 0,51% голосов. Но он остался героем в гамлетовском смысле. У Шекспира способ действий был предзадан Гамлету «компотом» инстинктов, традиций и ожиданий, а он колеблется, чтобы понять смысл и пойти собственным путём. Для Горбачёва перестройка не была предопределена: он вполне мог по китайским лекалам провести рыночные реформы, сохранив однопартийную систему. Но он выбрал путь демократизации, прекрасно понимая, что управляемой демократии не существует.

Первый и последний президент не затыкал рот своим многочисленным критикам, вполне осознанно подставляясь под огонь и «справа» и «слева». Он говорил, что знал и про готовящийся переворот: «Откуда только не звонили мне — предупреждали, что путч, путч, путч. Но самое главное мое кредо было — не довести до крови большой». Хотя Горбачёв не подписывал Беловежских соглашений, он всегда признавал свою ответственность за распад Советского Союза: «Я старался сохранить, но сделать не сумел. Я считаю, что я вот за это несу ответственность. Меня же никто не снимал с работы, я сам ушел, потому что не мог с ними справиться».

Кто-то скажет: что за детский лепет? «Не смог справиться» — это что, борьба в песочнице? Миллионы людей разорились, лишились работы, стали беженцами — кого волнует, что он этого не учел? Но такие размышления – тоже детский шулерский прием. Ведь ни один авторитарный правитель, избранный не населением, а кучкой идеологизированных старцев, не начинает реформы от хорошей жизни. Реформы — всегда больно. Но это способ избежать куда больших проблем.

Когда в 1987 г. разрешили кооперативы, рынки уже на следующий день оказались завалены джинсами-варенками, штанами-бананами, лосинами, пуховиками-дутиками и снегоступами кустарного производства. Хотя открытие фабрики — дело хлопотное и долгосрочное, одни бумаги по полгода собирать. Однако сотни производств давно полулегально работали «налево», «в третью смену».

Советская модель экономики с НИИ из «Служебного романа» обанкротилась уже к середине      1960-х. Старт косыгинской реформы в 1965 г. был попыткой вдохнуть новую жизнь в хозяйство или, возможно, вернуться в НЭП. «Щёкинский эксперимент» с гибкими зарплатами и другие находки команды Косыгина впоследствии легли в основу китайских реформ при Дэн Сяопине. А в СССР модернизацию свернули, поскольку появился другой путь наполнения казны: в 1969-м пустили в эксплуатацию крупнейшее в мире Самотлорское нефтяное месторождение. А в 1970-е годы цены на нефть выросли в несколько раз, и появилась возможность содержать сателлитов и поддерживать стабильные цены, не порождая независимый бизнес и ни с кем не делясь властью. Хотя тюменские нефтяники поди гордились своим вкладом в закрома родины, на деле поддерживая на плаву неэффективную экономическую систему, которая начала кашлять, искрить и вибрировать после падения нефтяных цен в 1980-е.

Номенклатура пыталась выправить экономику, заливая прорву денег в механизацию совхозов, промышленное строительство и закупку японских станков. Словно по Салтыкову-Щедрину «ищут путей, чтобы превратить убыточное хозяйство в доходное, не меняя оного». Трагедия 1990‑х не в том, что ранее Горбачёв выпустил джинна перемен, а в том, что он увлекся гласностью и упустил время для решительных шагов в экономике.

В 1987 г. треть бюджета улетала на поддержание цен на продовольствие, в пачке масла было 72% дотаций. Горбачёв при всей его демократичности не рискнул пойти на либерализацию цен даже к концу 1989 г., когда в относительно свободной продаже находилось лишь 11% товаров народного потребления. А телевизоры, утюги и даже бритвенные лезвия нужно было «доставать». При этом не слишком изменилась практика «братской помощи» странам соцлагеря, которая воспринималась ими просто как плата за лояльность. Правитель нефтедобывающей Румынии Николае Чаушеску незадолго до свержения упрекал СССР: почему, мол, Бухарест получает всего 5–6 млн т советской сырой нефти, а соседние страны в 2–3 раза больше?

В результате настоящие рыночные реформы стартовали только через шесть лет после объявления перестройки, когда уже ни о какой «бархатной революции» не могло идти речи. Но Горбачёва как политика сгубили даже не пустые полки, а «парад суверенитетов» 1990 г., когда в республиках стали появляться параллельные органы власти. Декларируемое в СССР «братство народов» оказалось негодной ширмой для древней межплеменной вражды.

Как пишет экономист Дмитрий Травин, «резня армян в Азербайджане поставила крест на существовании такой «новой исторической общности», как советский народ. Стало ясно, что наша страна — не более чем распадающаяся империя». Михаил Горбачёв, вступавший в 1990 г. победителем, к концу года имел рейтинг 13%. Москва могла удержать СССР силой? Вряд ли. Скорее всего, упорство Кремля привело бы к гражданской войне. Горбачёву, чтобы удержать Прибалтику в составе Союза, даже не на кого опереться: в Эстонии и Литве даже местные компартии — сепаратисты.

Из-за особенностей школьной программы наше мышление очень линейно. Нам кажется, правитель выбирает для государства модель, как товар в магазине: «Заверните мне капитализм, пожалуйста! А коммунизм уберите в чулан». Мы привыкли, что патриоты всегда бряцают оружием, а либералы во всем хотят уменьшить роль государства ради свобод общества. Но в реальности все сложнее. Когда у СССР было 60 тыс. танков, вменяемые патриоты требовали сокращения армии. А либералы налаживали контроль государства за рынком алкоголя, когда от купленной в ларьке паленой водки умирали десятки людей каждый день.

Власть следует не за идеями, а за ситуацией. Горбачёв был плотью от плоти партийной номенклатуры, а не Блумсберийского кружка. Он не стал бы членом Политбюро ЦК, будучи демократом в душе. Но когда жизнь подтолкнула его провести честные выборы в парламент, он попытался им быть, а не казаться. А когда пошла плохая карта, в самом деле не стал хвататься за власть.

«Аргументы недели» / Денис Терентьев