Искусство на кончиках пальцев / «Последняя лента Крэппа» в постановке Камы Гинкаса :: Культура

В «Последней ленте Крэппа» Беккет обходится минимальными художественными средствами. И все же, по сравнению со спектаклем Камы Гинкаса, пьеса кажется расточительством. Почти четверть «Ленты» занимает вступительная ремарка с описанием героя и обстановки. Режиссер сохраняет ремарку (ее с помятых листов зачитывает Игорь Ясулович), но не обстановку. Магнитофон, связка ключей, гроссбух, катушки с записями и даже бананы, которые задумчиво жует Крэпп, — всего лишь воздух. Точнее, фигуры, которые чертит в нем Ясулович. Из декораций в постановке остались только покрытый черной скатертью стол и больнично белые стены. Сюжет расплывается. Гинкас бережно относится к тексту пьесы, но даже минимальные сокращения дают странный — и наверняка просчитанный —эффект: мгновения жизни Крэппа, зафиксированные на пленке, рассеиваются, истончаются до почти абсурдистского сочетания образов. Пунктирная линия судьбы рвется, оставляя героя один на один с безжалостным временем. Впрочем, героя в мтюзовской премьере, строго говоря, тоже нет. Есть виртуозный актер, который на наших глазах превращается в потерянного старика; Игорь Ясулович, который играет Крэппа. Точнее — очередная оговорка — даже не играет, если подразумевать под игрой активное действие: 70% времени актер молча слушает магнитофонные записи. Молчание Ясуловича бесподобно: поворотом головы, судорожным сжатием губ и пристальным взглядом он передает тончайшие душевные движения. Его перевоплощение, занимающее 10-15 минут, стоит трехчасового спектакля. И все же... Подчеркивая зазор между исполнителем и ролью, режиссер удаляет героя со сцены, оставляя ее в распоряжение примеряющему маски актеру. Вокруг каждого творческого решения Гинкаса можно выстроить не одну убедительную концепцию. В спектакле нет реквизита? Возможно, действие происходит postmortem, в другом измерении, где годы, часы и минуты также бессмысленны, как вещи. Сюжет дает сбой? Не исключено, что это следствие психического расстройства Крэппа, глазами которого мы видим мир. С другой стороны, кто сказал, что предметы — достоверный и непременный атрибут действительности, а внутренний хаос — гарантированный итог безумия? Талант Игоря Ясуловича дает основание предположить, что спектакль Гинкаса — об актерской игре. О главной составляющей театра, которую мы перестаем замечать, сконцентрировавшись на оригинальных костюмах, масштабных декорациях и невероятных режиссерских идеях. В этом предположении наверняка есть доля правды, но все же наблюдение за актером не может стать самоцелью и заменить понимание пьесы. Гинкас и Ясулович прекрасно разбираются в драме Крэппа и ждут того же от зрителей. Но не дают подсказок и не протягивают руку помощи. «Последняя лента», пожалуй, самая бескомпромиссная постановка Камы Гинкаса. Режиссер, который виртуозно владеет ярким искусством гротеска и трагифарса, здесь ограничивается черно-белой гаммой. Фокусник, превращавший детскую сказку в хоррор, а рассказ о пошлом курортном романе — в высокую трагедию, самоустраняется. Виртуоз, умеющий работать с неподготовленным зрителем (я редко слышала в театре рыдания — кажется, только на спектаклях Гинкаса) и удерживать внимание не хуже квеста или остросюжетного сериала, ставит эксперимент: кто сможет ощутить искусство на кончиках пальцев и без помощи упрощающего, поясняющего, развлекающего режиссера останется с героем до конца? Ответ: очень и очень немногие. Мы часто говорим о клиповом сознании, но, кажется, не до конца в него верим, справедливо полагая, что большинство людей еще в состоянии обойтись без непрерывного мелькания картинок. Но в состоянии ли они (мы) понять человека, у которого не осталось ничего, кроме биения сердца и/или скрипа магнитофонных записей? Требовательность Гинкаса к зрителю в «Последней ленте Крэппа» граничит с провокацией. Вглядываясь в чистый лист постановки, трудно удержаться от недоумения, растерянности, даже раздражения. Кому-то не хватает осязаемого, уютного театрального реквизита. Кто-то скучает без постмодернистских головоломок или хотя бы теорий, концепций, идей. И все же главное, самое заметное и труднопереносимое отсутствие — это отсутствие эмоций. Точнее, их катализаторов. Музыки, иронии, пафосных монологов или сентиментальных диалогов, внятной истории с кульминацией и развязкой. Мы привыкли, что искусство заставляет чувствовать. И чувства эти должны быть острыми, разнообразными, возникающими (и проходящими) без усилий. В этой установке, на первый взгляд, нет ничего страшного. Но в погоне за эмоциональными впечатлениями кончики пальцев грубеют и становятся нечувствительными к беспримесному искусству. А еще мы теряем мужество, необходимые для того, чтобы остаться наедине с чужим отчаянием, которое часто бывает — как у Крэппа — черно-белым, тихим и монотонным. Тревожная потеря, учитывая, что записывать и слушать свою последнюю ленту предстоит каждому.