Русские литераторы о Швейцарии и о войне
Более 500 лет назад Швейцария отказалась от политики территориальной экспансии. Произошло это после знаменитой битвы при Мариньяно 14 сентября 1515 года, ставшей первым крупным поражением швейцарской пехоты, развеявшим миф о её непобедимости. С тех пор Швейцария в войнах не участвовала, что, правда, не мешало ей предоставлять наёмников другим странам.
Именно то поражение при Мариньяно стало предвестником будущего нейтралитета, официально оформленного, как вы знаете, триста лет спустя: в 1815 году, на Венском конгрессе, где обсуждалось устройство Европы после поражения Наполеона и распада его империи, великие державы, включая Россию, решили предоставить и гарантировать Швейцарии статус «постоянного вооруженного нейтралитета». Отказ от участия в военных конфликтах стал ключевым элементом идентичности этой страны.
Нам показалось интересным проследить, как относились к войне русские поэты и писатели, побывавшие в разное время в Швейцарии, и задуматься о том, повлияло ли увиденное здесь на их отношение к применению силы в качестве инструмента внешней политики?
Николай Михайлович Карамзин, о впечатлениях которого от поездки по Швейцарии в 1798 году мы уже рассказывали, отметил в «Письмах русского путешественника», что важнейшим залогом счастливой жизни швейцарцев является мир, царящий в этой стране: «мир и тишина царствуют в счастливой Гельвеции».
Не раз бывал в Швейцарии выдающийся поэт и педагог Василий Андреевич Жуковский. Именно здесь родилась его «горная философия», главный вывод которой заключается в том, что какими бы высокими целями ни руководствовался человек, они не оправдывают насильственных средств их достижения: «…что вредно в настоящем, то есть истинное зло, хотя бы и было благодетельно в своих последствиях; никто не имеет права жертвовать будущему настоящим и нарушать верную справедливость для неверного возможного блага».
Уместно привести еще один отрывок из публицистического произведения Жуковского, в котором он выражает четкое мнение о том, что Россия не нуждается в новых территориях, и что ей следует сосредоточить внимание на решении внутренних проблем, существующих в стране. Эти высказывания содержатся в его статье «О происшествиях 1848 года. Письмо к графу Ш-ку.», явившейся, как отмечает во вступлении сам Василий Андреевич, откликом на появившиеся в то время в Западной Европе слухи «о завоевательных планах русского государя и о близкой войне». Жуковский называет эти слухи «нелепыми» и подчеркивает: «Не расширение внешнее, а сосредоточение внутреннее нужно теперь для ее могущества; материальную часть этого могущества, т. е. обширность и неприкосновенность границ, данных необходимыми завоеваниями, Россия уже имеет; дальнейшие завоевания не только ей не нужны, но и вредны: они были бы не образовательные, а разрушительные завоевания».
Интересный момент: в истории Швейцарии была ситуация, когда ей не надо было завоевывать новые территории, ей их преподносили, что называется, на блюдечке, а она от них отказалась. Произошло это также на Венском конгрессе.
Напомним, что в 1815 году Женева стала 22-м кантоном Швейцарии. Ее вхождение в состав Швейцарской Конфедерации было щедро вознаграждено: по Туринскому соглашению 1816 года Женева получила Коллонж-Бельрив, Корсье, Эрманс, Верье, Бардоннэ, План-лез-Уат, Труанэ, Перли, Бернэ, Онэ, Ланси, Каруж, Вандёвр и некоторые другие территории. Таким образом, площадь Женевской Республики в общей сложности выросла примерно на 160 квадратных километров.
На самом деле Женева могла бы получить гораздо больше – фактически весь район, прилегающий к городу Жекс, вплоть до форта Воклюз. Это было вполне реально, и именно этого добивался представитель Женевы в Вене – Шарль Пикте де Рошмон. Однако правительство Женевы отвергло идею дальнейшего расширения кантона. Почему?
Объяснение, конечно, было, и не одно. Во-первых, правительство опасалось, что присоединение значительных территорий, населенных в основном католиками, нарушит баланс идеологических сил внутри Республики. Во-вторых, после стольких лет хозяйничанья французских префектов, отнюдь не заботившихся о процветании Женевы, городская казна оказалась в плачевном состоянии, так что слишком сильно расширять территорию правительство сочло нецелесообразным, ведь это повлекло бы за собой необходимость прокормить еще больше голодных ртов. В-третьих, многие призывали к сдержанности из страха: сегодня Франция слаба, говорили они, и очень соблазнительно урвать у нее кусок. Но что будет через несколько лет? Зачем наживать себе непримиримого врага, да еще в лице ближайшего соседа? Следует отдать должное мудрости женевских властей, прагматизм которых взял верх над амбициями. Пикте де Рошмон отнесся к перечисленным аргументам с пониманием и действовал согласно решениям, принятым в Женеве.
Найдется ли еще в истории пример того, как страна отказывается от расширения своих границ, когда ей предоставляется возможность сделать это мирным путем? Не уверены.
Жаль, что власть предержащие в России не прислушались к доводам В. А. Жуковского о губительности использования силы, лишний раз подтвердив, что пророков в своем Отечестве действительно нет. В октябре 1853 года Россия оккупировала Молдавию и Валахию, до этого находившиеся под ее протекторатом. Официально заявленными целями России было освобождение балканских владений Османской империи, населенных православными народами. Началась Крымская война, длившаяся три года и закончившаяся серьезным поражением России.
Жуковский не дожил до начала этой войны, он умер весной 1852 года, но с ее осуждением выступил замечательный русский публицист и писатель Александр Иванович Герцен. Его позиция особенно интересно, поскольку он не только посещал Швейцарию, но и подолгу жил здесь и даже имел швейцарское гражданство. Правда, в этот период он как раз переехал из Женевы в Лондон, где создал Вольную русскую типографию, ставшую своего рода первым «диссидентским» органом русской печати за границей.
Уже в марте 1854 года он публикует, от имени «Вольной русской общины в Лондоне», обращение к «Русскому воинству в Польше», в котором, в частности, говорится: «Итак, царь накликал наконец войну на Русь. <> …он напросился на войну, додразнил их до того, что они пошли на него. <> Гибнуть за дело следует; на то в душе человеческой храбрость, отвага, преданность и любовь; но горько гибнуть без пользы для своих, из-за царского упрямства. Весь свет жалеет турков не потому, чтоб они были кому-либо близки. Их жалеют оттого, что они стоят за свою землю, на них напали, надобно же им защищаться».
Герцен демонстрирует фальшивость причин, по которым, согласно официальной версии, русские ввязались в ту войну. Так, Николай I утверждал, что турки запрещают свободное отправление православных культов, притесняют православных христиан. В ответ Герцен заявляет: «Мы не слыхали, чтоб они были больше притеснены, нежели крестьяне у нас, особенно закабаленные царем в крепость. Не лучше ли было бы начать с освобождения своих невольников, ведь они тоже православные и единоверцы, да к тому же еще русские».
Жизнь Герцена, как мы знаем, была подчинена задачам борьбы с самодержавием в России. Не случайно, с одной стороны, он осуждал Крымскую войну, но с другой не исключал того, что поражение России может привести к падению самодержавия, то есть пытался найти некие мотивы, если не для оправдания ее, то хотя бы для придания ей смысла. «Он начал войну, – писал Герцен, – пусть же она падет на его голову. Пусть она окончит печальный застой наш… За 1812 годом шло 14 декабря… Что-то придет за 1854 годом? Неужели мы пропустим случай, какого долго-долго не представится? Неужели не сумеем воспользоваться бурей, вызванной самим царем на себя?»
Подводя итоги Крымской войны, закончившейся гибелью тысяч и тысяч российских солдат и унизительным для России миром, Герцен с горечью отмечал, обращаясь к русской армии: «Война вам стоила дорого, мир не принес славы, но кровь севастопольских воинов лилась не напрасно, если вы воспользуетесь ее грозным уроком. Дороги, усеянные трупами, солдаты, изнуренные прежде встречи с неприятелем, недостаток путей сообщения, беспорядок интендантства – ясно показали несовместимость мертвящего самодержавия не только с развитием, с народным благосостоянием, но даже с силой, с внешним порядком, с тем механическим благоустройством, которое составляет идеал деспотизма».
Радикальное неприятие любого применения военной силы определило позицию великого русского писателя Льва Николаевича Толстого. Толстой посетил Швейцарию лишь однажды, в 1857 году, но на протяжении многих лет восхищался швейцарским писателем и философом Анри-Фредериком Амьелем, с удивительной судьбой которого мы уже имели возможность познакомить наших читателей . Этот житель Женевы также был безусловным противником войны. Высказывания Амьеля о войне категоричны: «Война есть грубое и жестокое умиротворение, подавление противодействия через истребление или рабство побеждённых. <> Но война безобразна, потому что она расшатывает все истины и вводит в бой заблуждения против заблуждений, партии против партий, т. е. половинки существ, одних уродов против других».
Толстой, открыв для себя Амьеля, поставил его в один ряд с величайшими мыслителями человечества и однажды написал, что «…мысли Будды, Канта, Христа, Амиеля и др[угих] составляют часть моей жизни…»
Хорошо известна позиция, занятая Львом Николаевичем после начала русско-японской войны 1904 года. Он не просто осудил ее, а беспощадно заклеймил всех тех, кто начал ее и поддерживал. Особенно ярко сделал это Толстой в замечательной статье публицистическом произведении «Одумайтесь!», которая и сегодня не может никого оставить равнодушным, и кажется, что написана она вчера. Поскольку даже Толстой не имел возможности опубликовать статью на родине, она появилась 27 июня 1904 года в лондонской газете «Таймс», а в России впервые вышла в 1906 году отдельной брошюрой, которая была незамедлительно конфискована. В 1911 году ее включили в Собрание сочинений Л. Н. Толстого, но содержащий ее том также был конфискован.
Статья объемная, полный текст ее доступен здесь, а мы ограничимся лишь несколькими выдержками.
«Опять война. Опять никому не нужные, ничем не вызванные страдания, опять ложь, опять всеобщее одурение, озверение людей».
«Совершается что-то непонятное и невозможное по своей жестокости, лживости и глупости».
«И дипломаты на утонченном французском языке печатают и рассылают циркуляры, в которых подробно и старательно доказывают, – хотя и знают, что никто им не верит, – что только после всех попыток установить мирные отношения (в действительности, всех попыток обмануть другие государства) русское правительство вынуждено прибегнуть к единственному средству разумного разрешения вопроса, т. е. к убийству людей. И то же самое пишут японские дипломаты. <> Журналисты, не скрывая своей радости, стараясь перещеголять друг друга и не останавливаясь ни перед какой, самой наглой, очевидной ложью, на разные лады доказывают, что и правы, и сильны, и во всех отношениях хороши только русские, а не правы и слабы и дурны во всех отношениях все японцы, а также дурны и все те, которые враждебны или могут быть враждебны русским – англичане, американцы, что точно так же по отношению русских доказывается японцами и их сторонниками».
«И одуренные молитвами, проповедями, воззваниями, процессиями, картинами, газетами, пушечное мясо, сотни тысяч людей однообразно одетые, с разнообразными орудиями убийства, оставляя родителей, жен, детей, с тоской на сердце, но с напущенным молодечеством, едут туда, где они, рискуя смертью, будут совершать самое ужасное дело: убийство людей, которых они не знают и которые им ничего дурного не сделали».
Видел ли Лев Николаевич какой-либо выход из того тупика, в котором оказалась Россия, начав войну? На этот вопрос он ответил в другой статье, которая называлась «Конец века». Писатель, со свойственной ему верой в подлинные христианские ценности, утверждал, что спасение мира – в отказе от насилия и приложении усилий, направленных не на укрепление военного могущества, а на заботу о благоустройстве жизни людей: «Война эта самым очевидным образом показала, что сила христианских народов никак не может быть в противном духу христианства военном могуществе и что если христианские народы хотят оставаться христианскими, то усилия их должны быть направлены никак не на военное могущество, а на нечто другое: на такое устройство жизни, которое, вытекая из христианского учения, давало бы наибольшее благо людям не посредством грубого насилия, а посредством разумного согласия и любви.
К сожалению, призыв Льва Николаевича Толстого, обращенный к народам мира больше ста лет назад,по-прежнему остается гласом вопиющего в пустыне.