Культура: «Театр гораздо больше, чем протестная трибуна»
Антон Яковлев пришел в театр, который последние десять лет носил «псевдоним» Гоголь-центра и реализовывал остро-политизированный проект его создателя Кирилла Серебренникова. Теперь Яковлеву с учетом его актерского и режиссерского опыта предстоит пересобрать театр на новых основаниях с новыми задачами и эстетической программой. О своих планах, отношениях с труппой и видении роли современного театра Яковлев рассказал в интервью газете ВЗГЛЯД.
ВЗГЛЯД: Когда в 2012 году в театр Гоголя пришел Кирилл Серебренников, театр сотрясли скандалы, протесты, демонстрации, инфаркты. Часть труппы была немилосердно уволена. Открыто говорилось о стариках, которые не соответствуют новым концепциям. В это же время в театр Станиславского пришел Борис Юхананов. Там была другая стратегия. Абсолютно авангардный Юхананов пришел в абсолютно традиционный театр, готовый его сожрать, и сумел подружиться со всеми и стать любимым худруком. Какую стратегию выберете вы?
Антон Яковлев: Каждый новый руководитель приходит со своими задачами и своим видением реальности. Ему дают возможность, и он ее использует. В каждой ситуации множество нюансов, поэтому не могу и не хочу никого судить. Что касается меня лично, то я не предложил уволиться ни одному человеку. Дал выбор каждому. Кто захотел уйти – ушел, кто захотел остаться – остался. Мне всегда хочется, по возможности, объединять вокруг себя людей. Принцип группировок, «свой – чужой» мне не близок. Хочется, чтобы труппа была цельным организмом, иначе всегда есть бомбы замедленного действия. Хоть такая задача всегда очень сложная.
ВЗГЛЯД: Что такое, на ваш взгляд, современный театр? Каким он должен быть? С чем вообще связана современность в театре? С репертуаром, стилем, политической позицией, реагированием на событийную повестку? Или с чем-то другим?
А. Я.: «Современный театр» – это очень расплывчатое, субъективное понятие. Кто-то понимает это как новые технические возможности формы, света, видео, звука. Некоторые – как радикально иной способ существования артиста на сцене, поиск нового игрового языка, кто-то – как перенос новых течений, форм западного театра в наш. Если определять современность в театре как темы, находящие отклик у сегодняшнего зрителя, это тоже правильно. Но ведь искренняя реакция, рефлексия, интересная оценка реальности сегодня могут быть как и в так называемом авангардном, «новаторском», так и в традиционном классическом театре. Может быть какое угодно направление, стиль, но
прежде всего, театр искренне, истово должен продолжать изучать Человека, копать и копать как можно глубже.
В этом смысле для меня «Мещане» Товстоногова, или «Несколько слов о г-не Мольере» Эфроса, или «Отелло» Некрошюса, например, несравнимо мощнее, глубже большинства спектаклей, которые я вижу сегодня. Как по форме, так и по содержанию. Так где эта граница «современности»?
ВЗГЛЯД: Серебренников недавно заявил, что неважно, какой адрес у театра, его можно пересобрать в любом другом месте, на любой площадке. Что, по-вашему, театр? Какое значение имеют, какое влияние на творчество оказывают стены, подмостки, история театра?
А. Я.: Если у вас есть идея своего театра, есть свое направление, единомышленники, свой зритель, то театр может собираться, как конструктор, и быть где угодно. Конечно, если эта идея выдерживает проверку временем. Но этот путь, как правило, интересно и ярко длится около десяти лет. Потом такой театр существует, скорее, по инерции, даже если он внешне по-прежнему успешен. Он уже не развивается, просто наработанные идеи отдают свой сок, пока не высохнут до дна. Это придумал не я, таких примеров множество. Я, к сожалению, вообще не очень верю сегодня в будущее авторского театра. Конечно, он еще есть, я говорю о тенденции. Мне кажется, театр все больше становится просто площадкой для самых разных идей, возможностей, направлений и проектов. Уверен, что к этому в итоге придут все, по крайней мере, большие театры. Стены, история конкретного театра, конечно, в определенной степени имеют значение, но точно не определяющее. Всегда возникнет выбор – либо вы сохраняете традицию этого театра, либо пытаетесь создать что-то принципиально новое на его сцене. И, увы, мало кто традицию пытается сохранить. Да и сложно это искусственно сдерживать. Театр – живой организм. Он должен развиваться и отвечать на запросы времени, иначе это мертвый театр. Другой вопрос, в какой форме и до какой степени. Театр в поисках новых форм все же не должен становиться разрушительным, а оставаться созидательным, иначе он этой кислотой съест сам себя.
ВЗГЛЯД: В чем вы видите разницу театра Гоголя и Гоголь-центра?
А. Я.: Центр был ярко выраженным социально-политическим проектом. Конечно, с антибуржуазным контекстом. Во многих спектаклях заложен «месседж» о неприятии жизненного пространства, в котором мы жили, живем и будем жить. Независимо от исторической эпохи. Это принципиально протестный театр, который все время бил в одну точку, независимо от жанра и пьесы. И он, безусловно, был востребован, прежде всего, именно в этом смысле, собирая вокруг себя протестный электорат «критически и свободно думающих» в основном молодых людей.
И маркетинг в этом смысле был продуман отлично. Как и идея открытого пространства, которое растворяет любое различие между зрителем и Театром, грамотно приобщает тебя к «месту силы», где тебя всегда примут такого, как ты есть, и где ты часть общей семьи. Как у Чехова говорит Фон Корен: «Масса, всегда склонная к антропоморфизму в религии и морали, больше всего любит тех божков, которые имеют такие же слабости, как она сама.» Это не хорошо и не плохо. Просто кому-то нравится так, а кому-то так не нравится. Для кого-то Театр – проектная площадка, а для кого-то – Храм с запахом кулис. Кто-то считает прежний вид Театра отжившим, а кто-то прекрасным.
Так или иначе, хорошо, когда существует возможность и того, и другого. Это всего лишь здание, которое государство дает тебе в аренду на определенный срок. Но я искренне полагаю, что Театр гораздо больше, чем протестная трибуна. Это не значит, что сегодняшние болевые точки не должны исследоваться. В этом смысле театр на Таганке в свои лучшие годы гениально обыгрывал социальный контекст, при этом создавая подтекст, образный ряд, который, прежде всего, являлся предметом искусства, а не политики.
Мне же более интересна условная, притчевая основа, которая не подвластна времени, а не только зеркало или критическое отображение окружающей реальности. Когда Театр поднимает тебя над обывательским бытом, над вульгарной социальностью своей образностью, мистикой, гротеском, абсурдом. Именно таким образом театр попадает в твое подсознание, открывает другие миры и заставляет чувствовать часто глубже, ярче, чем в жизни, приобщая тебя к некоему таинству.
Театр должен поднимать человека над собой, над его животным началом.
Как и любое высокое искусство, мне кажется, он призван приближать человека к прекрасному, искать в окружающей тьме надежду, выход. Когда театр – бесконечный прокурор и обгладывает «скудную» реальность, мне невыносимо скучно. Мне неинтересно искать виноватых, мне важнее изучать себя. Я воспринимаю театральный мир гораздо шире, чем отношения с государством и социумом. Мне не кажется «свободой» бесконечное опускание зрителя в повседневную «правденку». Это безвыходный вакуум, который порождает только взаимную ненависть, разобщает и не дает ни выхода, ни надежды.
ВЗГЛЯД: Получается, в свое время театр Гоголя потерял свою ценность, раз его так легко заменили на Гоголь-центр? Как вернуть театру его ценность?
А. Я.: Ценность театра не определяется логотипом. Опять-таки, это всего лишь маркетинг. Театр Гоголя не менял название, официально он с таким названием и оставался. Просто у него был временный псевдоним. Театр ценен сам по себе, если это хороший театр. Какая разница, какое у него название? Вы сами наполняете этот сосуд. Любой театр и любую труппу в принципе сегодня можно переформатировать и поменять в одно мгновение. Уверен, любой. Даже самый великий и старый. Это реалии сегодняшнего дня в зависимости от того, кто в него придет. Все меняется и двигается, нет ничего постоянного. Суть в том, насколько у вас получится создать своего, нового зрителя. У Гоголь-центра в свое время получилось. Надеюсь, получится и у меня. Нужно время.
ВЗГЛЯД: В одном из своих интервью вы сказали, что «в каждом театре руководство должно само иметь некие этические табу». Это может избавить театр от необходимости цензуры со стороны чиновников. Какие этические табу есть у вас?
А. Я.: Да, руководство театра, независимо от наполнения репертуара, должно определять границу дозволенного для себя. Это не вопрос политики и всегда индивидуально. Для меня, прежде всего, неприемлемы вульгарность, пошлость, назидательность, цинизм.
ВЗГЛЯД: В ваших предыдущих театральных работах вы чаще всего использовали классический репертуар. У вас есть претензии к современной русской драматургии? Будете ли вы и в театре Гоголя продолжать ставить классику?
А. Я.: Просто классика лично мне дает гораздо больше смысловых и визуальных возможностей, хотя я ставил, и не раз, современную пьесу. Дело не в том, что у меня какие-то предубеждения или претензии, отнюдь нет. Как руководитель, я заинтересован в сегодняшней драматургии, и я хочу, чтобы она была в театре. Как наша, так и зарубежная.
ВЗГЛЯД: Бывший худрук Гоголь-центра объявил о смерти театра. Вы согласны с этим утверждением?
А. Я.: Театр будет жить до тех пор, пока жив человек. Это необходимая потребность любого социума – проигрывать жизненные ситуации, искать главные смыслы через игру, зеркало, перевоплощение. Если же говорить о конкретных театрах, они умирают и создаются бесконечно. На место одного всегда придет другой. А на место другого – третий. И это правильно. Ничего не бывает вечно. Надо быть всегда готовым к тому, что и ты можешь уйти, и жизнь театра будет продолжаться без тебя.
ВЗГЛЯД: Многие театральные критики говорят о вас как о редком режиссере, который умеет работать с актером. Сейчас вам, очевидно, придется столкнуться с открытым неприятием со стороны труппы. У вас есть рецепт, как пересобрать театр и обойтись без инфарктов?
А. Я.: Я не увидел никакого открытого неприятия. Я говорил лично практически с каждым. Большая часть труппы пока остается. Ушли только лидеры студии. Ушли сами и без всяких скандалов. Понятно, что у них своя позиция, свой взгляд на ситуацию и, так получилось, что они у нас разные. Пересобрать театр, как вы говорите, естественно, придется. Костяк практически всего репертуара делали всего несколько человек студии, а именно они и ушли. Но что так будет, было очевидно с самого начала, я к этому был готов.
Важно четко понимать, что мне сразу предложили сделать новый театр Гоголя, как пространство, которое надо будет начинать практически с нуля, а не Гоголь-центр, в который я никогда бы и не пошел как руководитель. Это вообще не моя история, и у нее был свой лидер. Поэтому я по большому счету и не готовился увольнять актеров или снимать все спектакли. Они сами в конце сезона заявили о конце проекта и о своем уходе. Теперь начну соединять с прежними актерами новую стажерскую группу из молодых, которую буду набирать дополнительно. Буду создавать свою команду, новый репертуар. Это все безумно трудный, но интересный процесс.
ВЗГЛЯД: Вы много раз говорили о любви к Достоевскому. Почему? Где вы видите точку встречи Достоевского и нашего времени?
А. Я.: Это мой любимый писатель. Он велик. Помимо того что он, как никто, вскрывает человеческое нутро, я искренне считаю его пророком. Он предвидел все, что произойдет с нами, с сегодняшней Европой, уже тогда. И в юности, и сейчас он невероятно близок мне по духу, по языку, по сути. В свое время по некоторым причинам я не завершил проект по «Подростку», вот теперь пишу новый вариант инсценировки и непременно буду ставить это в моем театре.
ВЗГЛЯД: Какой театральный стиль и жанр вам наиболее близок? Кого из классиков русского театра вы могли бы назвать своим духовным учителем? Станиславский, Вахтангов, Мейерхольд, Любимов, Эфрос, Васильев?
А. Я.: Все перечисленные вами в определенной степени мои учителя. Мне крайне интересны все ответвления русской театральной школы. Что мог, я жадно читал, впитывал, когда учился, а потом и позже самостоятельно, что-то успел даже увидеть живьем. Вы пропустили одного из главных персонажей русской сцены. Есть такая книжка волшебная – «Режиссерская школа Товстоногова». Его блестящая система разбора для меня – ключ к любой пьесе.
Станиславский же – это точка отчета, библия, букварь. Из него вышли все.
Последнее время мне очень интересен жанр «фантастического реализма», который в театре родил Вахтангов. Из жанров ближе всего – трагифарс. Впрочем, сегодня говорить про конкретный жанр бессмысленно – они так сплелись в театре, что расчленить их на части уже невозможно. Так или иначе, те, кто реально имеет представление об истории нашей и зарубежной режиссуры понимают, что когда сегодня говорят о некоем «новаторстве» современного режиссера, все это от лукавого. Все настоящие новаторы уже умерли.
ВЗГЛЯД: В ваших постановках всегда в центре стоит герой, переживающий разлом, некое пограничье выбора. Мы сейчас переживаем нечто похожее? Что бы вам хотелось поставить в театре Гоголя в первую очередь?
А. Я.: Да, мне всегда интересен человек на грани, с ярко выраженным внутренним конфликтом, который неизбежно приводит к конфликтам внешним. Это всегда создает ситуацию, которая провоцирует ярко выраженное действие, как поиск выхода. За этим процессом всегда крайне интересно наблюдать, выстраивать его. Мой герой всегда человек ищущий, думающий, сомневающийся. Что касается первой постановки, это очень непростой выбор. Я точно знаю, что могу предложить ставить в большинстве театров, но конкретно сейчас, в моем театре, пока ищу точное, смысловое решение от самого себя, выбираю тщательно и трудно. Есть масса нюансов в том, чем начинать. Это важно.
ВЗГЛЯД: Вы часто говорите о том, что каждый режиссер обязан иметь свою позицию, отвечать за себя и детей. В чем ваша позиция в жизни и в искусстве?
А. Я.: Безусловно, режиссер, как человек и тем более руководитель, должен иметь свое представление, куда и зачем двигается его театр, а не просто «обслуживать население». Иначе ему не стоит заниматься этой профессией. Для меня выбор материала всегда мучительный именно потому, что я всегда должен понимать, ради чего, ради какой сверхзадачи я буду делать новый спектакль. Я должен найти, определить тему, которая меня сейчас волнует, которая «болит», или начинать бессмысленно.
Моя позиция до смешного проста. Пытаться изменить этот безумный мир к лучшему. Тем инструментом, что у меня есть, – театром. Пускай позиция идеалистическая, может, даже утопическая, но я верю, что только в этом и есть смысл любого искусства.