"Наше никуда не ушедшее прошлое". Выставка самиздата
812
В Петербурге в музее Анны Ахматовой в Фонтанном Доме открылась выставка “Эрика берет четыре копии…”, посвященная феномену самиздата в СССР. Казалось бы, экспонаты выставки рассказывают о временах ушедших. Но, на самом деле, в условиях нынешней цензуры и подавления всяческой свободы слова в России очевидно, что самиздат – это не только о прошлом, но и о дне сегодняшнем. Корреспондент Север.Реалий побывала на открытии выставки.
В 70-80-ые годы прошлого века центрами духовной жизни в стране часто становились котельные, куда кочегарами устраивались работать так называемые "отщепенцы", "тунеядцы" и прочие неугодные советской власти элементы. Здесь в котельных нередко встречались тогдашние диссиденты, читали, а иной раз и размножали самиздат, и, как водится, спорили о судьбах России.
– Мы работали в одной такой котельной вместе с поэтами Владимиром Эрлем и Владимиром Хананом на Центральном телефонном узле, – рассказывает поэт Борис Лихтенфельд, поэт, в 1970-80-е годы публиковавшийся в самиздатовских журналах. – Мы часто заказывали распечатки интересующих нас текстов на всех троих. Например, однажды я попросил распечатать “Рифмованную околесицу” Владимира Уфлянда, в другой – роман в стихах “Время встречи” Бориса Куприянова. У меня была знакомая еще по институту, Наташа Лесниченко-Волхонская, она была женой художника и впоследствии депутата Госдумы Юлия Рыбакова, а раньше работала секретаршей у Константина Кузьминского (поэт, литературовед, издатель, известный деятель ленинградского андеграунда - С.Р.), и иногда делала для нас копии. Вдруг она звонит среди ночи: нужно срочно встретиться. И вот, я в полночь на улице где-то встречался с ней и Рыбаковым. Оказывается, у Ростислава Евдокимова-Вогака (поэт, диссидент – С.Р.) был обыск, и Наташа срочно передала мне журнал “Часы” с романом Куприянова, чтобы если придут к ней – то его бы не конфисковали. (Евдокимова тогда арестовали, он получил срок, но показаний ни на кого, кроме себя, не дал – С.Р.) А теперь книга издана, ее можно прочитать. Сначала его издали в 1989 году в Париже, а потом уже переиздали здесь, в России, по моей инициативе, вместе с другими стихами под названием “Каллиграфия времени”.
За каждым листочком, книжкой, журналом на выставке стоит почти детективная история. Устроители сразу оговариваются, что полностью представить такое объемное явление, как самиздат (плюс “тамиздат” – то, что издавалось заграницей), просто невозможно. Это тысячи и тысячи имен – не только авторов и издателей, но и распространителей, хранителей, читателей. И как это ни странно для посетителей, но факт – эта выставка, как и любое музейное событие, родилась не вчера и не в ответ на какие-то конкретные события, а планировалась и создавалась последние полтора года, планомерно собиралась по частным коллекциям. Что называется – идеи носятся в воздухе. Просто у некоторых получается их вовремя воплощать.
– Эти желтые листочки, которые мы передавали друг другу в коридорах филфака, – говорит на открытии выставки Нина Ивановна Попова, президент благотворительного фонда друзей музея Ахматовой, – давали какое-то поразительное пространство свободы, диалога с кем-то невидимым и абсолютного счастья. Это была молодость века, молодость духа, это была надежда. Когда я читала их, мне казалось, что если бы это прочитали все, если бы это стало возможно, жизнь бы изменилась. Мы знаем, что этого не случилось. Есть слова Ахматовой, которые она сказала в 1956-м, что две России, когда все вернутся из лагерей, посмотрят друг другу в глаза – та, что сажала, и та, что сидела. Это иллюзия, этого не получилось. У этой выставки есть трагическое измерение – которое состоит в том, что этого не получилось. Но все равно: “Эрика берет четыре копии”.
Вячеслав Долинин, бывший политзаключенный, член редколлегии журнала "Посев", издатель "Информационного бюллетеня" Свободного межпрофессионального объединения трудящихся (СМОТ), член НТС (Народно-трудового союза российских солидаристов) рассказывает: тот, кто хотел читать самиздат, должен был соблюдать конспирацию.
– Копии обычно передавали дома, при личной встрече, – вспоминает Долинин. – Увлечение самиздатом началось через увлечение литературой. Впервые с самиздатом я соприкоснулся лет в 16. Сначала это была поэзия, в основном Серебряный век – Мандельштам, Гумилев, Цветаева – иначе с ней было не познакомиться, книги начала 20 века и тамиздат были малодоступны. Ну а первый самиздат, который я уже сам стал распространять, – это стенограмма процесса над Иосифом Бродским в 1964 году. Сам я не печатать не умел, но находил тех, кто из интереса и энтузиазма был готов помочь. В ответ на копии, которые давал почитать я – мне тоже доставалось что-то.
За самиздат можно было серьезно пострадать.
– Постепенно я стал читать политический, религиозный, правозащитный самиздат – и это уже было опасным. – говорит Долинин, – Когда с 1980-го года мы с Ростиславом Евдокимовым стали издавать "Информационный бюллетень" Свободного межпрофессионального объединения трудящихся (СМОТ), то конспирация стала еще суровее. Предыдущую редакцию бюллетеня посадили, и мы даже не знали тогда, на каком номере они остановились, начали с десятого. А на самом деле, наши предшественники остановились на шестом!. Все, что касалось бюллетеня, мы с Ростиславом даже не обсуждали вслух, а тем более по телефону, только писали при встрече на бумаге, а потом складывали листочки гармошкой и сжигали в пепельнице. Авторы писали только под псевдонимами или просто без подписей.
По словам Вячеслава Долинина, бюллетень распространялся примерно в 10 городах СССР.
– К нам приезжали курьеры из Франкфурта-на-Майне, которые назывались “орлами”, там тогда находилась штаб-квартира Народно-трудового союза российских солидаристов (политическая организация русской эмиграции, которая издавала журналы “Посев” и “Грани”– С.Р.), и вывозили самиздат. Курьеры тоже приезжали не пустые – они привозили изданные на западе журналы, книги, а также шифрованные письма, на которые мы отвечали. Курьер не имел при себе никаких записанных адресов, имен, контактов, все было только в памяти. Иначе КГБ мог бы установить адресатов. Курьеры умели обнаруживать слежку – если они видели за собой “хвост”, то не шли на встречу. Как именно мы передавали рукописи – я не готов рассказать, кто знает, это еще может пригодиться. Наших курьеров КГБ не удавалось поймать. За 30 лет в СССР было совершено около тысячи ходок через границу и обратно, и случаи провалов были единичные. В 1981 году редакционный портфель мы передали в Москву. Но в 1982-м году арестовали и нас, и московскую редакцию бюллетеня. Всего тогда было арестовано 20 человек – кто-то получил сроки, другие оказались в психбольнице, кто-то смог эмигрировать.
Вячеслав показывает свою фотографию в череде других, на стене музея. Странное, застывшее выражение лица контрастирует с другими живыми, смеющимися лицами.
– Эта фотография снята в лагере, перед тем этапом в ссылку. На всех был один единственный пиджак, белая рубашка и галстук, и вот всех зэков фотографировали по очереди, на фоне белой простыни.
Известный петербургский краевед и экскурсовод Ирина Вербловская – узница ГУЛАГа, пять лет отсидевшая в тюрьме и лагере за “соучастие в антисоветской агитации” совместно с математиком и диссидентом Револьтом Пименовым. Ирина Савельевна говорит, что у нее к самиздату отношение самое уважительное и глубокое: “Потому что в самиздате было реальное творчество без оглядки на инстанции”. При этом Вербловская, читавшая много самиздатских текстов, дома старалась их не хранить.
– Я сама прошла ГУЛАГ, была потом человеком осторожным, и оставалась у власти все время “на мушке” И сейчас я не уверена, разговаривая по телефону, что разговариваю только со своим собеседником. Тема самиздата не исчерпала себя, цензура существует, и эта выставка показывает нам наше никуда не ушедшее прошлое.
Поэт Елена Пудовкина публиковалась в самиздатских журналах “Обводный канал”, “Часы”:
– Самиздат нам дал возможность, как минимум, познакомиться с текстами друг друга, очертить свой круг читателей. Я к самиздату шла, если можно так сказать, естественным путем – когда меня вытеснили из официально публикуемых поэтов, когда мною заинтересовался КГБ, когда я ушла работать в котельную, чтобы писать то, что хочу.
Поэт Сергей Стратановский, издававший в 1980-е журнал “Обводный канал” с Кириллом Бутыриным, тоже считает, что сегодня очень важно вспоминать о самиздате:
– Потому что тогда мы благодаря нему отвоевывали свой кусок свободы. Самиздат был частью такого огромного явления, как “вторая культура”. Туда входила и периодика – она тут представлена совсем немного – и религиозно-философские семинары, и неофициальные выставки, которые организовывались в квартирах или вообще на природе. Благодаря всему этому образовалась среда – мы поняли, что мы – не одни, есть единомышленники, причем и писатели, и художники, и фотографы, музыканты. Сегодня самиздат говорит нам о том, что за свободу нужно бороться.
Эмиль Капелюш, художник выставки, создал пародию на современный офис – несколько комнаток, рассчитанных на одного человека, в каждой из которых есть рабочее место: стол, стул, лампа и та самая главная героиня самиздата – печатная машинка, модели “Эрика” или другая. В этом микромире, где есть только ты, твой текст и стук клавиш (даже без выхода в интернет), можно полностью погрузиться в то, что ты читаешь и переписываешь, будь то стихи Мандельштама или Бродского, роман Булгакова или Набокова, а может, речь на суде очередного политзаключенного… В этом странном офисе, с карболитовыми лампами и тонетовскими стульями (Михаэль Тонет – основатель легендарной мебельной фирмы – С.Р.), есть и “красная комната” для проявки фотографий, и проигрыватели с пластинками “на костях” (сленговое название самодельных пластинок, изготовлявшихся на рентгеновских снимках – С.Р.), и самодельные журналы, которые умудрялись выходить десятилетиями, и переписанные вручную сборники стихов.
– Здесь все рассказано так, словно прийти должны дети, – объясняет Эмиль Капелюш. – Я проверял – на двадцатилетних, тридцатилетних, сорокалетних, и для всех тут были неизвестные слова, которые нашему поколению кажутся очень простыми. Но они куда-то исчезли. Для них “оттепель” – это просто время года. И поэтому тут на стенах наш наивный словарь понятий.
Читаем. “Березка” – магазин, где на валюту можно было купить дефицитные товары. Кажется, мы сейчас делаем это через Интернет, но это тоже не для всех – нужно иметь карту иностранного банка, использовать специальные сервисы доставки, в общем, элитарное развлечение. “Чайный гриб” – теперь он снова в моде, просто из трехлитровой банки переместился в бутылку с модной этикеткой “Комбуча”. “Инакомыслящие (или диссиденты)” – тут, похоже, ничего не изменилось, а вот слова "копирка" и "глушилка" могут быть основательно подзабыты - и тогда их значение растолкует самиздатский лексикон. "Ц – цензура" – слишком актуальное сегодня понятие, которое повторяют со всех сторон, правда, наполняя разным смыслом, поэтому всегда полезно обратиться к первоначальному значению.
Впрочем, возможно, Эмиль Капелюш несколько преувеличил разницу поколений, и они ближе друг к другу ближе, чем кажутся. Тем более что соцсети и мессенджеры в каком-то смысле можно рассматривать как современную реинкарнацию самиздата. Во всяком случае, сегодня, когда независимой прессы в России не осталось, стоит помнить, что несколько поколений российских писателей и поэтов, включая Иосифа Бродского, стали известны именно благодаря самиздату., и что именно внутри этого явления родилась в советские времена неподцензурная журналистика. Обо всем этом рассказывает выставка "Эрика берет четыре копии..." - а также о квартирных выставках и концертах и о диссидентском движении в СССР.
Выставка продлится до 11 декабря.
В 70-80-ые годы прошлого века центрами духовной жизни в стране часто становились котельные, куда кочегарами устраивались работать так называемые "отщепенцы", "тунеядцы" и прочие неугодные советской власти элементы. Здесь в котельных нередко встречались тогдашние диссиденты, читали, а иной раз и размножали самиздат, и, как водится, спорили о судьбах России.
– Мы работали в одной такой котельной вместе с поэтами Владимиром Эрлем и Владимиром Хананом на Центральном телефонном узле, – рассказывает поэт Борис Лихтенфельд, поэт, в 1970-80-е годы публиковавшийся в самиздатовских журналах. – Мы часто заказывали распечатки интересующих нас текстов на всех троих. Например, однажды я попросил распечатать “Рифмованную околесицу” Владимира Уфлянда, в другой – роман в стихах “Время встречи” Бориса Куприянова. У меня была знакомая еще по институту, Наташа Лесниченко-Волхонская, она была женой художника и впоследствии депутата Госдумы Юлия Рыбакова, а раньше работала секретаршей у Константина Кузьминского (поэт, литературовед, издатель, известный деятель ленинградского андеграунда - С.Р.), и иногда делала для нас копии. Вдруг она звонит среди ночи: нужно срочно встретиться. И вот, я в полночь на улице где-то встречался с ней и Рыбаковым. Оказывается, у Ростислава Евдокимова-Вогака (поэт, диссидент – С.Р.) был обыск, и Наташа срочно передала мне журнал “Часы” с романом Куприянова, чтобы если придут к ней – то его бы не конфисковали. (Евдокимова тогда арестовали, он получил срок, но показаний ни на кого, кроме себя, не дал – С.Р.) А теперь книга издана, ее можно прочитать. Сначала его издали в 1989 году в Париже, а потом уже переиздали здесь, в России, по моей инициативе, вместе с другими стихами под названием “Каллиграфия времени”.
За каждым листочком, книжкой, журналом на выставке стоит почти детективная история. Устроители сразу оговариваются, что полностью представить такое объемное явление, как самиздат (плюс “тамиздат” – то, что издавалось заграницей), просто невозможно. Это тысячи и тысячи имен – не только авторов и издателей, но и распространителей, хранителей, читателей. И как это ни странно для посетителей, но факт – эта выставка, как и любое музейное событие, родилась не вчера и не в ответ на какие-то конкретные события, а планировалась и создавалась последние полтора года, планомерно собиралась по частным коллекциям. Что называется – идеи носятся в воздухе. Просто у некоторых получается их вовремя воплощать.
– Эти желтые листочки, которые мы передавали друг другу в коридорах филфака, – говорит на открытии выставки Нина Ивановна Попова, президент благотворительного фонда друзей музея Ахматовой, – давали какое-то поразительное пространство свободы, диалога с кем-то невидимым и абсолютного счастья. Это была молодость века, молодость духа, это была надежда. Когда я читала их, мне казалось, что если бы это прочитали все, если бы это стало возможно, жизнь бы изменилась. Мы знаем, что этого не случилось. Есть слова Ахматовой, которые она сказала в 1956-м, что две России, когда все вернутся из лагерей, посмотрят друг другу в глаза – та, что сажала, и та, что сидела. Это иллюзия, этого не получилось. У этой выставки есть трагическое измерение – которое состоит в том, что этого не получилось. Но все равно: “Эрика берет четыре копии”.
Вячеслав Долинин, бывший политзаключенный, член редколлегии журнала "Посев", издатель "Информационного бюллетеня" Свободного межпрофессионального объединения трудящихся (СМОТ), член НТС (Народно-трудового союза российских солидаристов) рассказывает: тот, кто хотел читать самиздат, должен был соблюдать конспирацию.
– Копии обычно передавали дома, при личной встрече, – вспоминает Долинин. – Увлечение самиздатом началось через увлечение литературой. Впервые с самиздатом я соприкоснулся лет в 16. Сначала это была поэзия, в основном Серебряный век – Мандельштам, Гумилев, Цветаева – иначе с ней было не познакомиться, книги начала 20 века и тамиздат были малодоступны. Ну а первый самиздат, который я уже сам стал распространять, – это стенограмма процесса над Иосифом Бродским в 1964 году. Сам я не печатать не умел, но находил тех, кто из интереса и энтузиазма был готов помочь. В ответ на копии, которые давал почитать я – мне тоже доставалось что-то.
За самиздат можно было серьезно пострадать.
– Постепенно я стал читать политический, религиозный, правозащитный самиздат – и это уже было опасным. – говорит Долинин, – Когда с 1980-го года мы с Ростиславом Евдокимовым стали издавать "Информационный бюллетень" Свободного межпрофессионального объединения трудящихся (СМОТ), то конспирация стала еще суровее. Предыдущую редакцию бюллетеня посадили, и мы даже не знали тогда, на каком номере они остановились, начали с десятого. А на самом деле, наши предшественники остановились на шестом!. Все, что касалось бюллетеня, мы с Ростиславом даже не обсуждали вслух, а тем более по телефону, только писали при встрече на бумаге, а потом складывали листочки гармошкой и сжигали в пепельнице. Авторы писали только под псевдонимами или просто без подписей.
По словам Вячеслава Долинина, бюллетень распространялся примерно в 10 городах СССР.
– К нам приезжали курьеры из Франкфурта-на-Майне, которые назывались “орлами”, там тогда находилась штаб-квартира Народно-трудового союза российских солидаристов (политическая организация русской эмиграции, которая издавала журналы “Посев” и “Грани”– С.Р.), и вывозили самиздат. Курьеры тоже приезжали не пустые – они привозили изданные на западе журналы, книги, а также шифрованные письма, на которые мы отвечали. Курьер не имел при себе никаких записанных адресов, имен, контактов, все было только в памяти. Иначе КГБ мог бы установить адресатов. Курьеры умели обнаруживать слежку – если они видели за собой “хвост”, то не шли на встречу. Как именно мы передавали рукописи – я не готов рассказать, кто знает, это еще может пригодиться. Наших курьеров КГБ не удавалось поймать. За 30 лет в СССР было совершено около тысячи ходок через границу и обратно, и случаи провалов были единичные. В 1981 году редакционный портфель мы передали в Москву. Но в 1982-м году арестовали и нас, и московскую редакцию бюллетеня. Всего тогда было арестовано 20 человек – кто-то получил сроки, другие оказались в психбольнице, кто-то смог эмигрировать.
Вячеслав показывает свою фотографию в череде других, на стене музея. Странное, застывшее выражение лица контрастирует с другими живыми, смеющимися лицами.
– Эта фотография снята в лагере, перед тем этапом в ссылку. На всех был один единственный пиджак, белая рубашка и галстук, и вот всех зэков фотографировали по очереди, на фоне белой простыни.
Известный петербургский краевед и экскурсовод Ирина Вербловская – узница ГУЛАГа, пять лет отсидевшая в тюрьме и лагере за “соучастие в антисоветской агитации” совместно с математиком и диссидентом Револьтом Пименовым. Ирина Савельевна говорит, что у нее к самиздату отношение самое уважительное и глубокое: “Потому что в самиздате было реальное творчество без оглядки на инстанции”. При этом Вербловская, читавшая много самиздатских текстов, дома старалась их не хранить.
– Я сама прошла ГУЛАГ, была потом человеком осторожным, и оставалась у власти все время “на мушке” И сейчас я не уверена, разговаривая по телефону, что разговариваю только со своим собеседником. Тема самиздата не исчерпала себя, цензура существует, и эта выставка показывает нам наше никуда не ушедшее прошлое.
Поэт Елена Пудовкина публиковалась в самиздатских журналах “Обводный канал”, “Часы”:
– Самиздат нам дал возможность, как минимум, познакомиться с текстами друг друга, очертить свой круг читателей. Я к самиздату шла, если можно так сказать, естественным путем – когда меня вытеснили из официально публикуемых поэтов, когда мною заинтересовался КГБ, когда я ушла работать в котельную, чтобы писать то, что хочу.
Поэт Сергей Стратановский, издававший в 1980-е журнал “Обводный канал” с Кириллом Бутыриным, тоже считает, что сегодня очень важно вспоминать о самиздате:
– Потому что тогда мы благодаря нему отвоевывали свой кусок свободы. Самиздат был частью такого огромного явления, как “вторая культура”. Туда входила и периодика – она тут представлена совсем немного – и религиозно-философские семинары, и неофициальные выставки, которые организовывались в квартирах или вообще на природе. Благодаря всему этому образовалась среда – мы поняли, что мы – не одни, есть единомышленники, причем и писатели, и художники, и фотографы, музыканты. Сегодня самиздат говорит нам о том, что за свободу нужно бороться.
Эмиль Капелюш, художник выставки, создал пародию на современный офис – несколько комнаток, рассчитанных на одного человека, в каждой из которых есть рабочее место: стол, стул, лампа и та самая главная героиня самиздата – печатная машинка, модели “Эрика” или другая. В этом микромире, где есть только ты, твой текст и стук клавиш (даже без выхода в интернет), можно полностью погрузиться в то, что ты читаешь и переписываешь, будь то стихи Мандельштама или Бродского, роман Булгакова или Набокова, а может, речь на суде очередного политзаключенного… В этом странном офисе, с карболитовыми лампами и тонетовскими стульями (Михаэль Тонет – основатель легендарной мебельной фирмы – С.Р.), есть и “красная комната” для проявки фотографий, и проигрыватели с пластинками “на костях” (сленговое название самодельных пластинок, изготовлявшихся на рентгеновских снимках – С.Р.), и самодельные журналы, которые умудрялись выходить десятилетиями, и переписанные вручную сборники стихов.
– Здесь все рассказано так, словно прийти должны дети, – объясняет Эмиль Капелюш. – Я проверял – на двадцатилетних, тридцатилетних, сорокалетних, и для всех тут были неизвестные слова, которые нашему поколению кажутся очень простыми. Но они куда-то исчезли. Для них “оттепель” – это просто время года. И поэтому тут на стенах наш наивный словарь понятий.
Читаем. “Березка” – магазин, где на валюту можно было купить дефицитные товары. Кажется, мы сейчас делаем это через Интернет, но это тоже не для всех – нужно иметь карту иностранного банка, использовать специальные сервисы доставки, в общем, элитарное развлечение. “Чайный гриб” – теперь он снова в моде, просто из трехлитровой банки переместился в бутылку с модной этикеткой “Комбуча”. “Инакомыслящие (или диссиденты)” – тут, похоже, ничего не изменилось, а вот слова "копирка" и "глушилка" могут быть основательно подзабыты - и тогда их значение растолкует самиздатский лексикон. "Ц – цензура" – слишком актуальное сегодня понятие, которое повторяют со всех сторон, правда, наполняя разным смыслом, поэтому всегда полезно обратиться к первоначальному значению.
Впрочем, возможно, Эмиль Капелюш несколько преувеличил разницу поколений, и они ближе друг к другу ближе, чем кажутся. Тем более что соцсети и мессенджеры в каком-то смысле можно рассматривать как современную реинкарнацию самиздата. Во всяком случае, сегодня, когда независимой прессы в России не осталось, стоит помнить, что несколько поколений российских писателей и поэтов, включая Иосифа Бродского, стали известны именно благодаря самиздату., и что именно внутри этого явления родилась в советские времена неподцензурная журналистика. Обо всем этом рассказывает выставка "Эрика берет четыре копии..." - а также о квартирных выставках и концертах и о диссидентском движении в СССР.
Выставка продлится до 11 декабря.