«Господь плохого не посоветует», — Даниил Бутусов

ВЕРА

Я хочу еще немножко здесь поразмышлять на это соотношение веры и знания. Мне кажется, что я понимаю, о чем вы говорите. Это действительно, можно так эти ступени разложить, тем более что нам Священное Писание говорит, что «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем своим, всей душою, и всем разумением». И тоже как-то можно сказать, что вот такая лесенка есть. Но ведь, смотрите, в вере есть еще элемент, который ну не то чтобы не снимается даже вот этим верхним знанием, а, может быть, с ним смыкается, — доверие. Я все время, знаете, недавно просто студентам рассказывал и понимаю, что всякий раз на этом спотыкаешься. Вот Господь Аврааму говорит: «Возьми сына своего единственного и принеси в жертву». И какой-нибудь Федор Михайлович Достоевский бы целый роман бы написал, как Авраам шел и что он думал. Библия нам говорит: «Авраам встал и пошел».

На мой взгляд, вот это вот доверие — оно тоже от очень крепкой веры, если уже не знания, то очень приближенной к знанию. Потому что, если человек просто чисто гипотетически в уме…

Что-то там предполагает.

…предполагает: «Ну, может быть, Господь мне желает только пользы, да, и, может быть, вот то, что Он скажет, это будет для меня правильно», вряд ли он на такой шаг решится. Тем более — бестрепетно. Вот если он уже знает или практически знает, что Господь, что называется, плохого не посоветует и не попросит и что Ему нужно всецело доверять в том, на какие Он нас пути наставляет в нашей жизни, то человек на это решится. Мне кажется, что вот это вот доверие — оно связано именно с уверенностью в правоте Бога. А уверенность — она из ниоткуда не появляется.

Это правда. Но тут есть еще, смотрите, какой момент. Знание — оно все-таки… вот если мы даже параллель с научным знанием проведем, оно лишает человека выбора. Когда вы понимаете, что дважды два — четыре, у вас выбора нет. Знание — в этом смысле — насильственно. А вот смысл веры отчасти в том, что у тебя всегда до конца сохраняется. То есть если ты знаешь, что Господь тебе в конечном итоге не заставит сына твоего принести в жертву, ну, тогда в чем, так сказать, твой подвиг веры, да? Ты встал и пошел, понимая, что тебя в последний момент остановят. И вот в вере тоже, мне кажется, есть такой момент ну, если хотите, риска. Вера в этом смысле вещь очень страшная, нет? Авраам не знает, что в конце случится.

Ну, он доверяет Богу. Он знает, что на это есть воля Божья. А значит, это то, что нужно. Он знает. И по поводу выбора… Понимаете, в науке тоже есть выбор. Притом что мы можем заниматься разными науками. И я даже имею полное право сказать, что дважды два — это пять.

Ну, понятно, как параллельные прямые…

Да, имею право. Но от этого-то правда другой не станет. Я имею право сказать, что Бога нет. Но от этого тоже правда другой не станет. И я имею право не поверить Богу. Ну, сказать: нет, вот это я не могу, это какое-то безумие. Тоже правда от этого не изменится. Духовный путь, для каждого человека разный. Понятно, что каждому из нас, Господь не попросит нас там вести сына своего, да, приносить его в жертву. Но какие-то вот подобные вещи, когда мы чем-то должны пожертвовать, свою веру, может, укрепить этим опять же, да, это у каждого человека встречается. Выбор-то заключается в том, что можно отказаться, а можно согласиться. Но правильно-то согласиться. Поэтому выбора в правде так же особо тут нет — и это замечательно. Хочется находиться в состоянии стабильности и понимания. Правда-то — она всегда одна, какой тут выбор.

Вы недавно, вот, папе на день рождения подарили молитву отцовскую, такую?

Папа рассказал уже?

Да-да. Даже показал.

Не ожидал этого.

Показал. Вы ее сами написали?

Да, сам. Я просто как-то, честно признаться, по своей невнимательности, из-за учебы, начал сейчас в университете учиться и не успел заранее подготовиться к какому-то подарку. Я иногда любил что-то вышить ему даже, какой-нибудь русский пояс. Но тут вот такая вот ситуация вышла. И мама что-то говорит: давай, напиши молитву. И прямо так настойчиво. А я думаю: ну, что там, надо, наверное… наверное, да, попробую. Понимаю, что на другое времени у меня нет, но надо хоть что-то подарить, я иначе не могу. И соответственно, вот, как-то написал. Не знаю, насколько она богословски правильная. Но я папе ее дал, а дальше уж на его усмотрение. Я ни на что, в данном случае, не претендую, просто потом было совсем чуть-чуть времени, попытаться ее оформить. Я каллиграфией никогда не занимался, поэтому…

А так не скажешь, очень…

…получилось что получилось, да. Нет, ну, древнерусский, там даже немножко в таком старообрядческом стиле.

А вы язык изучали, ну, как-то специально где-то там, не знаю…

Нет, специально не изучал, я просто только на нем читаю всё, что связано с православием.

Ну, там, собственно, я, конечно, небольшой знаток, но я там никаких помарок не заметил, я имею в виду с точки зрения грамматики и прочего…

Ну, я на всякий случай сверялся. Я, единственное, что вот эта вот буква «ять», я не всегда точно знаю, где писать ее, а где писать букву «есть». Но поэтому я немножко подглядывал в этом отношении, чтобы всё было грамотно. А так, про знаки придыхания — там всё достаточно просто.

Да, не физика. Скажите, пожалуйста, а вот вам лично молиться сейчас — потому что понятно, мы все как-то проходим разные этапы, — тяжело или легко?

Очень тяжело. По-разному, вы знаете, бывает, зависит от моего состояния. Чем радостнее, тем мне легче молиться. В чем заключается вообще для меня тяжесть молитвы? В том, чтобы на ней сосредоточиться. Потому что я сам-то очень люблю осуждать разного рода формальности, когда человек делает что-то не пойми зачем. Но сам зачастую этими формальностями грешу. Потому что я молюсь, бывает, что-то если наизусть знаю тем более, куда-то в сторону посмотрел, а, в общем-то, рот продолжает произносить эти замечательные слова, но я их даже уже и не слышу. И не всегда, кстати, хватает духу их потом со внимание повторить. Поэтому да, тяжело, и особенно тяжело, когда плохое настроение. Правда, у меня сейчас очень редко бывает плохое настроение. Все люди верующие, так или иначе, они в каком-то горе, в каких-то проблемах, не обязательно телесных — душевных. Ты совершил какой-то грех — тебе очень стыдно, и ты переживаешь это, ты пытаешься покаяться и прибегаешь к молитве. Как сказал, если я не ошибаюсь, Григорий Нисский, святитель, что, в общем-то, когда человек молится, он становится ближе к Богу, он с Ним общается. А тот, кто близок к Богу, далек от Его, в общем-то, врага, от Его такой вот… И поэтому, конечно, это очень важно. Но я говорю, я испытываю вот эту вот проблему, в которой я каюсь каждый раз на исповедях, наверное, и пока не удалось мне ее полностью искоренить, вот эта вот невнимательность в молитве. Это все равно в душе, в мозгах какой-то есть пунктик: ну, я помолился, я прочитал — да, класс. Но это не детский сад. Это даже уже касаемо заданий так не делается. Это в школе, что называется, задание сделать, чтобы учительнице показать, да, учителю, который пристает. А тут ты делаешь для себя. И вот тут так же, это уже, что называется, взрослая духовная жизнь, тут нужно это делать для себя, в свою пользу. Ну, если это мне пользы духовной не приносит, то, что я оттараторил… Вот это я стараюсь опять же вывести для себя на уровень знания, но пока порой, вот, наверное, пока, в общем-то, не вывел, потому что порой вот, я говорю…

Ну, это путь такой, он…

Да, это очень сложно — быть внимательным в молитве.

А вот вы сказали, что у вас редко бывает сейчас плохое настроение. А почему?

Во-первых, на мой взгляд, в первую очередь настроение зависит от самого главного — от какого-то мира в душе внутреннего. Когда мир в душе — когда ты, в общем-то, ну относительно, понятно, чего-то страшного не делал. Вроде бы я какое-то время чего-то страшного не делал уже. С Божьей помощью, Господь отводит. А уж какие-то остальные проблемы — они быстро проходят, и не то чтобы их было много, кстати говоря. Ну, просто вот так вот получается. Поэтому в этом отношении молиться в каком-то смысле легче. Потому что, когда ты еще искушаешься унынием, когда у тебя в душе какой-то упадок, по крайней мере предпосылки к этому упадку, тяжело сосредоточиться. Всё вот тебя как-то вниз тянет, лечь и… ерундой заниматься какой-нибудь.

А скажите, вы говорили, что Библия для вас —главная книга. А вот, ваше чтение Священного Писания, сейчас оно каким образом происходит? Вы читаете каждый день по главе, или вы можете взять с любого момента читать. Или вы читаете, когда, вот, сердце просит.

Вы знаете, я должен признаться, что, когда я учился в школе, я, собственно, так и делал. Я открывал сайт и смотрел, какое зачало в Евангелии нужно читать в какой день.

То есть вы чтение дня богослужебное…

Но сначала я прочитал полностью, просто подряд.

Библию всю.

Новый Завет сначала. Ветхий Завет в процессе. Но сейчас у меня немножко изменилось молитвенное правило, вернее кардинально изменилось летом. И вот сейчас, когда учеба, пока я не вошел в тот ритм, чтобы, помимо утреннего и вечернего молитвенного правила, еще прибавлять чтение главы. Так что, к своему стыду, должен сказать, что вот так вот давно систематично не читал. Только в храмах слушал.

А вот вы так же говорили, что Послание апостола Иакова какое-то особое для вас.

Мое любимое. Если не ошибаюсь, это в третьей главе — он рассуждал про то, что тот, кто, в общем-то, владеет своим языком, он владеет вообще собой, в общем-то, это своего рода такая гарантия, что язык — он как штурвал на корабле. Но мне очень понравилось: он говорит по делу, он говорит четко, он говорит ясно — всё, как любят физики. И так достаточно убедительно. Прямо, что называется, как-то вот это, я не знаю даже, дерзновенно, что ли. Мне это очень понравилось. У меня прямо как будто, так сказать, вонзилась в меня эта мысль.

А я вот как раз хочу вас спросить из этого Послания, там есть знаменитое «всякий человек да будет скор на слышание, медлен на слова, медлен на гнев». Вот что удается, что… с чем, так сказать…

Да, в принципе, всё порой не удается, да. Мягко сказать — порой. Конечно, я с этим абсолютно согласен. Но надо быть, безусловно, скорым на слышание во всех отношениях, да это даже в учебе очень пригождается. Все прекрасно понимают, что человек, который умеет слушать и воспринимать информацию, это только ему зачтется. Медленным на слова — это тоже моя проблема. Я, порой не подумав, часто говорю. Из-за этого всякие неловкие ситуации. И самое главное, медленным на гнев — это уж точно. Я бы даже, наверное, сказал, вообще стараться не гневаться. Потому что вот, как сказал Иоанн Златоуст, даже правда, сказанная в гневе, — это ложь, и преступление. В общем-то, это очень важно понимать.

А почему, как вы думаете?

Многие люди так говорят, что-то скажет, какую-нибудь гадость, он говорит: «Да что ж ты говоришь?» — «Я правду сказал. Я просто сказал правду». Ну, потому что гнев — это какая-то (ну, по отношению к человеку) противоположность любви. Странно, кстати, да, что в основном больше всего гневаются родственники на родственников, у меня вот так вот чаще происходит. Я про себя говорю, не про своих родственников, то, что они гневаются, — я гневаюсь. И вот удивительно, казалось бы, я их так люблю, а при этом эта любовь в какой-то момент пропадает. Я буду в этом отношении жёсток: когда гнев — любовь пропадает, гнев побеждает любовь. И ведь важно, с каким помыслом мы что-то говорим еще очень, как это в нашей душе отражается, откладывается. А человек, если он говорит в гневе, у него какая цель — пользу принести в гневе? Как и Иисус Христос, кстати, сказал: когда тот, кто мыслит о блуде… ну, точно не скажу, тот уже прелюбодействует.

Кто смотрит на женщину с вожделением…

А кто гневается, тот уже убивает. Эта мысль противоположная любви. Любовь — мы желаем человеку добра, благополучия, святости, может быть, да, если мы православные. А в гневе мы желаем чего — смерти, всяких страданий. Ну, гнев. Мы пытаемся причинить страдание. И даже если мы говорим правду с целью человеку навредить, ну что, это не преступление? Ну мы же вредим. Вот, пожалуйста.

А как можно говорить правду с целью навредить?

Да легко. Человек болеет, сильно. Я на него разозлился. И я ему говорю: «Ты больной, ничего не можешь».

И скоро умрешь.

И скоро умрешь. Я правду сказал? Правду. Но я ему пользу принес? Нет.

НАДЕЖДА

Вам бывает скучно?

Да, бывает. И вот мне очень часто бывает скучно, когда у меня плохое настроение. Я не знаю, чем заняться, и я не…

Ну а что, причинно-следственная связь какая? Плохое настроение — поэтому скучно, или скучно — и из-за этого портится настроение?

А по-разному, вы знаете, бывает. А бывает, по очереди сменяет. Ну, хотя нет. Наверное, сначала сделал что-то плохое. Вообще, человеку каждому всегда есть чем заняться. Будем честны. Можно и встать помолиться. В моем случае — поделать какие-нибудь задания, порешать там что-нибудь, этого добра хватает, у молодых людей, я, что называется, к ним обращаюсь, в этот момент. И вот, я поленился. Думаю: ну, завтра сделаю. Начинаю заниматься ерундой. Мне становится скучно, смотрю какую-то ерунду, на что-то, может, не на то натыкаюсь. Молодые люди, они… я, слава Богу, надеюсь очень, это всё в прошлом.

Немолодые тоже, уверяю вас…

И немолодые тоже, да. Потом неприятно, грустно, думаешь: зачем я эту ерунду посмотрел? А то и хуже, да, какие-то ощущения. А в результате-то что? Сначала поленился, вот уже эта лень тебе настроение-то подпортила. Потому что если человек, он задумывается немножко о своей духовности, если он как бы православным является, ему это не в радость всё. И уже вот дал слабину, уже тебе грустненько. А тут уже вообще. И тогда начинается совсем скука, руки опускаются, уныние. И вместо того чтобы стать помолиться — ой, это тяжело, что-то поделать, чем-то заняться, в конце концов… лежишь, сидишь, просто как в биомусор превращаешься в какой-то, бесполезный совершенно. Уныние в это состояние ввергает. Когда у меня душа радуется, мне уже от этого не скучно. Я могу посмаковать эту радость — и всё, если уж нечем заняться. Так что вот так вот. А посмаковать как — можно помолиться, благодарственные какие-то…

А одиночество вы любите?

Да я, я бы сказал, что я не интроверт, я, в принципе, очень люблю общаться с людьми, особенно если это люди, с которыми действительно полезно и приятно общаться. Но одиночество — оно иногда полезно, пораздумать о каких-то вещах. Молиться я люблю больше один. И задачки решать люблю больше один. Такие размышления — о самом главном в отношении души и о самом главном в отношении материальных вещей, о физике, да, то вот их я люблю делать наедине с собой, вот. Но я не стремлюсь к этому одиночеству. Как Бог даст…

Я посмотрел фильм, который о вас снял друг вашей семьи. С большим интересом и удовольствием посмотрел. Только, знаете, я чего не понял? Там в фильме использован образ маленького принца Экзюпери. А вот я так и не понял вашего отношения к этой книге. То есть, условно говоря, это то, как вас видит ваш друг? Или это то, что он знает про вас, и поэтому там этот образ возник?

Давайте, да, я расскажу тогда предысторию. Он посчитал это таким доказательством того, что так фильм надо назвать. К слову сказать, я так понимаю, когда он снимал, не помню, правда, он даже особо и не знал, как назвать. А может, и знал, не помню уже. Но в общем, суть в том, что я ему присылал какие-то фотографии, он хотел их вставить, на одной… и он что-то начал размышлять о «Маленьком принце». И…

Он начал, все-таки, размышлять, да?

Ну, он дома у себя как-то… И потом вдруг мне звонит: «Даня, я тут подумал, это же «Маленький принц», твои там размышления, твои мысли так похожи…» Хотя я не сказал бы, что я прямо вторю маленькому принцу. И особенно еще вот, для него это было конечным аргументом: «Фотография, а там ты идешь…» А там фотография — я в Италии был, в Ассизи, кажется. И там сзади меня какой-то красненький розовый домик, и что-то в «Маленьком принце» тоже, я очень давно читал, тоже там какой-то был домик. И в общем, всё, вот, он решил…

Ну, то есть это его видение.

Это его видение, и я бы не сказал, что я на 100 % с ним согласен. Во-первых, меня, когда я читал в детстве, ну, это такая детская книга, хотя не без таких рассуждений, полезных, может быть, и для взрослых, но меня она как-то не впечатлила, эта книга.

Я, собственно, ради этого и задал вопрос. Потому что я вам честно скажу, что вот, если говорить о каких-то книгах, признанных великими, то вот в моей жизни тоже я как-то мимо этой книги прошел. Я, конечно, ее в детстве читал, но никогда к ней не возвращался. И поэтому мне как раз и было интересно вот это, все-таки некий образ, созданный…

Нет, это него воля, я не стал ему противиться, потому что он хотел снять это интервью. Он был очень рад всему. Я не стал, так сказать, этой радости мешать. И я абсолютно не отрицаю, что он прав, потому что кому-то, кто смотрел, понравилось. Я имею в виду, понравилась эта вот связь, именно вот с «Маленьким принцем».

Сейчас вот о чем хочу спросить. Как вы переживаете тему «сын известного человека»? Известного, популярного, легендарного. Нередко это ведь про оправдание-неоправдание надежд, какой-то груз ответственности: я — сын Вячеслава Бутусова. Вот вы с этим сталкиваетесь, вообще это есть как проблема в вашей жизни или нет?

Вообще, сказать честно, это скорее не проблема, а счастье для меня и большой дар от Бога, что мне даны такие замечательные, родители. Я сейчас говорю про папу в первую очередь не как про знаменитого человека, а как про папу собственно. Это, в общем-то, человек, не могу этого не сказать, который просто является настоящим мужчиной, настоящим отцом. Для меня как для мужчины или для будущего мужчины, как угодно, является настоящим примером, таким как, я бы даже позволил сказать, примером, может быть, святости. Потому что, понимаете, он никогда не самоутверждается. Его все слушают. Ему не надо ни на кого шуметь, ни над кем там издеваться. Он ведет себя благородно, доброжелательно, никогда не повышает голос. Это вот родителям, да, такое вот, к чему должен каждый отец, мне кажется, стремиться. А иметь тот статус, чтобы тебя уже уважала жена, дети, все тебя слушались, уже без, что называется, без применения силы. Вот это самое главное. Потому что должны все слушаться-то по любви. Папу у нас все очень любят, и я люблю. Мне эта любовь, которая, впрочем-то, не является скорей опять же моей заслугой, а его, и он просто такой человек, которого даже я не могу не любить, и она мне не дает вести себя пренебрежительно по отношению к его словам. Поэтому это дар, как родители — это дар. Да и мама — это вообще, это человек, который являет пример, в общем-то, самоотверженности — по отношению к мужу, по отношению ко мне, к сестрам к моим. Человек, который себе не принадлежит. Это такой вот, может, идеал женщины. Конечно, сейчас, в современных настроениях, мало какие женщины со мной согласятся.

Кто знает.

«Ну, мне же надо развлекаться! Я же имею право отдохнуть!» Не имеешь. Потому что, на мой взгляд, мама олицетворяет такое вот какое-то стремление к примеру Богородицы, например. Она не выступала, она нигде как-то не кричала... этим занимался ее Сын — поучением людей, да. Но она вся полностью себя отдала на служение Ему. Не в том отношении служению как слуга, а в том как человек, который живет ради того чтобы помочь, ради вот этой вот доброты, кротости женской. Вот каждая матерь, которая отдает себя… так сказать, Богу на служение вот, ради детей. Себе не принадлежит. Мужу и детям.

Я вам очень благодарен за эти такие и точные, и глубокие размышления. Я, знаете, чуть уточню вопрос, может быть, чуть более поверхностный, но он тоже важный, мне кажется. Ну вот, скажем, вы помните момент, когда вы осознали… То есть папа всегда папа. Но вдруг вы осознали: вот мой папа — очень известный человек. У вас был такой момент? И он как-то вот повлиял на что-то? Я просто недавно записывал героя — актер, и папа очень известный актер. И он говорит, что ему вообще это и мешало. И вот, поскольку к папе все время подходили, он даже на улице отставал от него, никогда не шел рядом в детстве.

Нет, это папе мешает то, что к нему подходят, он не любитель этого. А я-то как раз таки радуюсь, что мой папа такое заслужил. Неудобств каких-то с этим я никогда не испытывал. Каких-то косых взглядов, то что, ой, ну, вот, это тоже не испытывал.

Нет-нет, а вот, осознание у вас, оно когда… когда вы поняли…

Осознание? Ну, осознание, как, ну, я не могу сказать такой четкий момент. Это такой был плавный переход. Ну, с того момента как я начал примерно понимать уже…

Что к чему, да?

…что к чему, да, так вот… периодически… ну, насколько же… ну, я скажу таким сленгом — насколько же это круто. Вот такое вот осознание приходило. Ну, не в том отношении, конечно, что, ой, там меня уважают, мне скажут: ой, ничего себе… А в том, что именно вот мой отец такой человек. Ответственность вот, вы говорили — конечно, это ответственность. Потому что, когда ребенку не дается возможность такая — видеть своих родителей, в общем-то, настолько благочестивых и, вот, ну, успешных во всех отношениях, может быть, с него и спрос другой. А с меня спрос-то… я всё видел. Я всё знаю в этом отношении. Я видел, как должен себя вести мужчина. Я видел, как себя должна вести женщина. Я знаю, к чему стремиться, становясь самому отцом семейства, и со своей женой будущей, да, надеюсь, будет у меня. Это, конечно, ответственность. Мне дано знание в этом отношении через пример вот этот вот, того как надо. И это знание, любое знание — это ответственность.

И вот, я сейчас слушаю и понимаю: это ведь ваше личное осознание, да? Вам же никто не говорил: вот, смотри там…

Нет, это, да, это мое мнение…

А давно вы вот это поняли, вот это сформулировалось когда?

Начнем с того, что начало всему положило, конечно, какой-то интерес к вере. А дальше уже всё стало потихоньку вставать, надеюсь, на свои места. Потому что до того, как я как-то начал интересоваться вопросами веры, вопросами православия, того, во что я должен верить, как я должен верить, религий же много, и, в общем-то, до этого было даже какое-то, может быть, порой поверхностное, хвастливое ощущение, мол, мне что-то доступно, то, что кому-то другому недоступно. За что очень часто, в общем-то, этих, как их любят называть пренебрежительно, «звездных» детей недолюбливают. Хотя я с этим недолюбливанием никогда не сталкивался.

Не сталкивались.

Нет.

ТЕРПЕНИЕ

В фильме вашего друга, там есть очень интересный момент. Вы сидите в комнате, и вы говорите, что вот ваша комната — она очень сильно отличается от комнат всех остальных: там много растений. У вас есть свой фильм, в трех, да, по-моему, частях, вы сняли о растениях.

А, ну да, я когда в 10-м классе учился, я и сейчас увлекаюсь растениями, у меня коллекция хищных.

Хищных, да-да-да.

Хищных, да, непентесов. У меня и сейчас коллекция, и...

Очень интересно вы говорите, что моя комната отличается, там растения. И говорите, что вот именно здесь, в этой комнате, я могу быть сам собой. А когда я выхожу во внешний мир из комнаты уже, то это мир других людей, и я должен под этот мир подстраиваться, я должен меняться.

Я такое говорил? Я бы себе сейчас щелбана дал.

Вы здесь организовали свое пространство, лично, так, как вы хотите, так я это понял. Вот вы вышли — там уже пространство организовано другими людьми. Вы не можете этого не учитывать, давайте скажем так. Подстраиваться не в смысле изменяться. И вот, собственно, у меня-то вопрос, поскольку мы в теме «Терпение», что вам, отталкиваясь от этой мысли, что вам тяжелее всего терпеть в этом мире, который вы не можете устроить как свою комнату, который устроен другими людьми, и вот «подстраиваться», давайте в кавычки возьмем, мы вынуждены.

Вы знаете, я как-то не особо сталкивался с тем, что я был вынужден подстраиваться. Нет, понятно, бывают какие-то невзгоды. Понятно, кто-то себя неправильно ведет и так далее. Но вообще, самое тяжелое — это себя терпеть порой. Просто вот я иногда вспоминаю, как я там в какой-то ситуации себя вел, и я просто вот думаю... Поэтому мне, наверное, себя, собственно, тяжелее всего в этом отношении терпеть. А, ну нет, ну, какие-то вещи, конечно, сомнительные есть. Конечно, я, ну, просто, я бы сказал, ненавижу всякие суеверия, меня это просто, особенно раньше, вообще выводило из себя. Всякие мракобесия там, все эти экстрасенсы там, антинаучные вещи.

Которых, к сожалению, немало у нас, да.

Да их немало. Народ может просвещаться, народ имеет доступ в Интернет, ко всем книгам, как никогда.

И в Интернете читает, что Земля плоская, и говорит: вот, смотрите, люди пишут, что это же…

Да, в Интернете… нет, конечно, могут что угодно написать — И то, что Земля плоская, и очень часто про более неочевидные вещи. Но народ вот покупается на эти глупости и даже не удосуживается их проверить как-то, обдумать. Конечно, понятно, что там иногда люди из-за горя, из-за чего-то. Но вот я прямо просто вот это вот не понимаю. Вот как, вот почему это вот. Просто на каком-то интуитивном как будто бы, как это сказать-то, инстинктивном уровне это происходит. Я даю человеку деньги — он их не принимает. Я говорю: «Почему?» — «Положи на стол, я деньги из рук в руки не беру, такая примета». Правда, я должен сказать, что я этого человека отучил это делать за один раз.

В руки даете теперь?

Да. Человек православный был, я сказал, что давайте… несовместимые вещи.

А вот вы сказали «не понимаю», но все-таки, а какое, по-вашему, объяснение этому…

Объяснение этому — вот та самая вера, о которой говорил Эдисон, то бишь суеверие, которое, что называется, когда человек не умеет думать. Вот я другого объяснения этому не могу. Вот человек не хочет думать. Ему нравится послушать. Не хочет… еще лень. Не хочет делать, не хочет действовать. И уже превращается всё вот в это вот язычество какое-то. Я не хочу верить, я не хочу совершать духовный труд.

Усилие…

Но мы прекрасно понимаем, что православие — это не просто ходить в церковь, ставить свечки там и так далее. Это всё внешние проявления, они бессмысленные, когда нет внутреннего, самого главного. А вот я вот буду так вот внешне всё это делать — и всё. Ну, это язычество какое-то — задобрить там Иисуса Христа, понимаете. Но Он не нуждается в этом. Нужно другое. И вот, собственно, вот тут то же самое. Лень. Когда это касается не духовных вопросов, а, ну обычных самых, материальных. Лень, вот, проверить информацию. Лень порой, вот когда человек хочет похудеть, например, да. Я просто говорю о том, что сейчас модны всякие детоксы, которые, насколько я знаю, даже медициной это не подтверждено.

Ну да, как люди…

Чушь собачья. Это в отелях, это везде. Это в клиниках даже порой есть, настолько…

Ну, это бизнес.

Человеку лень посмотреть, и человеку лень совершить усилие — духовное, телесное, чтобы похудеть, стать благочестивее… материально или духовно развиться.

Ну, вам не жалко, ну, может, пожалеть этих людей, нет?

Ну пожалеть… пожалеть с той целью, чтобы как-то высокомерие свое поддержать? Нет. Ну пожалеть, в том отношении что, да, они неправы, жаль, что они неправы, конечно, хочется за них помолиться, чтобы они вразумлялись. Но я просто не понимаю. Мне неприятно становится, что это превращается в такой грязный бизнес. По-другому это и не назвать, когда по телевизору этих всех гадалок показывают. Просто вот я не понимаю. Ну есть вещи важнее денег, понимаете. Всех денег не заработаешь. Есть вещи, ну как понятие такое, что деньги не пахнут. Люди там болеют, они там… ну, может, человек необразованный, он там раком заболел, не дай Бог. И он уже находится не в совсем уже адекватном состоянии, он переживает. А ему звонят эти и говорят: купите кристалл за 100 тысяч. А потом купите амулет. А потом там яйцо на голове разбейте или что-то такое, понимаете. И всё это за деньги.

К сожалению, и образованные, заболевшие раком, могут и без денег куда-то ездить…

Вот именно. И образованные. Порой такое ощущение: куда девается их образование? А вот эти вот эмоции от этого горя — они порой оказываются сильнее, и человек уже не может думать.

Ну, эмоции, в принципе, сильнее. Человек существо нерациональное.

Ну, конечно, таких людей я могу понять. Но особенно, конечно, чем меньше, что называется, как это сказать-то… смягчающие обстоятельства. Вот когда человек на это суеверие, в общем-то, идет у него на поводу, смягчающим обстоятельством является очень серьезная болезнь, или горе, или что-то. Но когда люди просто вот…

Когда деньги положи на тумбочку, да.

…имея обычное благополучие, идут на это… Ой, там черный кот пробежал, ой, там что-то такое. Я этого абсолютно не понимаю.

Ну, а вот, смотрите. Вы, безусловно, очень правильно говорите, что православие не сводится к тому, чтобы ставить свечки и так далее. Но, при этом ритуалы — вещь очень важная.

Очень важная.

Я знаю, что вы интересуетесь старым обрядом.

Да.

А в чем тогда, вот в чем здесь вы находите смысл? Это же тоже, ну как там… так складывать, так складывать, там так стоять, мужчины справа, женщины слева. Христос, что стоит Он так, эти встали слева, эти справа… не то?

Да. Я хочу сказать следующее. Во-первых, вот из моих рассуждений про свечки, что это не главное, можно было бы сделать логическое такое следствие, которое, кстати, многие люди очень любят делать… а зачем мне церковь, зачем мне…

Тогда вообще не нужно, да.

Зачем мне попы эти, это всё они придумали, чтобы зарабатывать. Я не буду. Ну, я не знаю, ответом на этот вопрос, это просто элементарный вопрос, можно почитать вон Евангелие, про то, что Иисус Христос заповедовал причащаться, например, и так далее. И всё это имеет, что называется, глубокий смысл. И что, насколько я понимаю, я думаю, вы согласитесь (я, опять же говорю, не богослов, могу быть неграмотен в чем-то), что, так сказать, священники — это, собственно, последователи дальше апостолов, которые продолжают это учение.

Ну, конечно, апостольское преемство, да.

Да-да. Что касается старого обряда…

Ну да, и вообще, вот смысла ритуала, вот что здесь.

Ну, обряд — это своего рода то, во что духовность вытекает материально. И я считаю, что не может человек, будучи духовным, вести себя как-то неправильно внешне или одеваться. Ну я не знаю, ну вы можете представить, чтобы какая-нибудь там святая, например, о которой мы знаем, она бы повела себя… или оделась в что-то срамное? Можете представить? Я не могу. Или что-то подобное. То есть ну, а вообще, что касается обряда, обряд — это такой своего рода какой-то язык, более понятным нам опять же, людям, которые, вот, возвращаясь к знаниям, находятся еще все-таки не в состоянии знания, а в состоянии веры и в состоянии ее развития. Нам нужно что-то вот в этом отношении материальное, конечно, какое-то подспорье, и порой такой вот язык, вполне телесный, который бы нам о чем-то духовном рассказывал. Всё начинается, конечно, с внутреннего желания к этому благочестию, стремления к этой правде, к святости. А дальше к этому приплетаются уже обряды, которые, что ли, доносят до нас некоторые очень важные истины. И собственно говоря, это как язык, понимаете, ну, грубо говоря, гуманитарию буду рассказывать про момент инерции. Он вряд ли это поймет так. А если я ему буду рассказывать на арабском? Без шансов.

Да, то есть должен…

Обряд — это своего рода такой язык. И вот тут, в общем-то, мы подходим именно к старому обряду, о котором я говорю. Старый обряд — это русские обычаи. Это то, что близко к нашей душе. Я еще раз говорю, я не из старообрядцев, мои родители новообрядцы.

Вы ходите в единоверческий храм, да?

Я не хожу постоянно, я не могу назвать себя полностью единоверцем. Потому что я причащаться стараюсь каждое воскресенье. Причащаться каждое воскресенье по старому обряду — это я пока на такое не способен. Это нужно постоянно салатики есть, я не могу так, но периодически да, стараюсь. Вот, кстати, на Успение как раз первый раз, собственно, в своей жизни, и пока единственный, я причастился старым обрядом. Поэтому, собственно говоря, это очень важно. Новый-то обряд – он как бы был немножко такой унифицирован как-то под то, что новые территории присоединились, люди не поймут, что это — стоять по пять часов на службах, да, они откажутся, всё. Какие-то политические мысли. Ну, ради Бога, для них можно было сделать. Но не стоило было всё вот так вот проклинать. А я только скажу, что вот это язык, понимаете.

Да-да, очень точно, я согласен.

Русский язык. Русский обряд. Вот мне, грубо говоря, приятней и легче молиться вдумчиво, с лестовкой, нежели чем с современными четками, бусинами. Вот, например, я ждал момента, чтобы достать, и, наконец, достал. (Достает лестовку.) Поэтому вот это вот, на мой взгляд, важно. Мне это ближе к душе. Мне, понимаете, это как КПД. Нету идеального двигателя, у которого 100 % был бы КПД. И нет так же обряда, который был бы вот замечателен просто…

То есть КПД выше здесь.

…что вот, что ты пришел и вот с таким обрядом ты точно не можешь остаться на уровне формальности. Нет, можешь, и старообрядцы могут остаться, да, конечно, хватает. Но, все-таки вот этот вот уровень проникновенности, именно для русского человека я говорю, я не ручаюсь тут говорить о других, да, там, для нашего менталитета, он выше, конечно, в старом обряде, на мой взгляд, и вот это важно. И я считаю, что нужно стремиться к тому, что, в принципе, сейчас наша Церковь и так очень большой шаг сделала, в этом отношении, но мне кажется, стремиться нужно, чтобы количество единоверческих приходов росло, в том отношении, чтобы люди имели возможность, во-первых, знать о том, что это есть…

Ну, знать, да, что…

А многие просто не знают, не понимают. Я, кстати, себя к таким причисляю, я когда-то считал еретиками старообрядцев, на полном серьезе, то есть такой вот резкий переход. Храмов сейчас очень много православных. Но именно если единоверческих…

Их не так много.

Их ничтожное количество.

ПРОЩЕНИЕ

У вас бывали в жизни ситуации, когда вам тяжело было кого-то простить, вот прямо очень тяжело?

Опять, как и с терпением, себя очень тяжело было простить. Делал такие глупости, что было себя тяжело простить. Тот вред, который какой-либо посторонний человек мне нанес, в общем-то, этот вред и в подметки не годится тому вреду, который я себе сам нанес. Поэтому себя мне было порой очень тяжело… От этого было и уныние, и подобные вещи. И бывают. Так что вот тут вот 100 % о себе.

А вот все-таки про других. Не было такого, что прямо вот ну вы понимали, и вот… ну не получалось?

Поначалу, если с кем-то там поругался, поссорился, бывало такое. А когда уже этот пыл какой-то отходил… Мне просто неприятно находиться в состоянии обиды. Мне проще это с себя скинуть. Я не могу нормально функционировать. Ну, Бог ему судья, ну, хватит уже там себя… Ну, он неправ, но почему я должен от этого страдать, да? Вот, поэтому, конечно, нет, как-то не возникало таких ситуаций, чтобы я какому-то человеку, вот прямо вот, даже хотя бы месяц обижался на него. Обычно всё разрешалось за несколько часов или за пару дней.

А вот опыт прощения — себя ли или кого-то другого, вот для познания себя, которое, ну, очевидно для вас важная такая тема, вот он вам что дал или дает? Что вы узнаёте?

Для прощения себя? Ну, я, во-первых, узнаю́, что сомнительно достаточно не прощать себя, когда тебя прощает Бог. По сути, это означает с Ним спорить. Он говорит: «Ну, Я тебя прощаю, Я тебе даю дальше шанс». — «Нет, нет у меня никакого шанса…»

Ты, Господи, конечно, добрый, но я тут сам с собой разберусь.

Да-да-да, я сам разберусь. Тебе дают шанс — надо его, в общем-то, использовать, возможность. Конечно, у меня опыт ничтожный, я молодой очень человек. Но этот опыт вот моего именно прощения — себя в основном, он мне дает понять, что все-таки не нужно вот это вот… не нужно на себя обижаться. Не нужно какое-то вот, превращать скорбь какую-то по поводу проступков в уныние. И вот как-то вот, знаете, начинать говорить: вот так вот, мол, всё, я там не могу, я всё, я грешник, гореть мне в аду. Ну, и к чему это приведет. К тому, что и буду гореть. А все-таки есть возможность этого избежать, если я успокоюсь, сам, в конце концов, дам себе возможность, решусь постараться исправиться и всё. Ну, а как, да? Поэтому дает возможность, что это правильно и что не надо на себя обижаться, надо только здраво себя оценивать, свои силы, и понимать, когда мы плохо поступили. Но плохо не себя постоянно ругать как-то в неправильном ключе, а именно каяться, вот и всё. Потому что, кстати, вот это вот непрощение себя — оно отстраняет какое-то покаяние. Тяжело на исповедь пойти, пока не сосредоточился на этом. Потому что ты как бы думаешь: ну, мне все равно, да что толку каяться, всё. Поэтому надо с этим, конечно, бороться.

А что вам здесь вот тяжело признать? По большому счету-то, я понимаю, о чем вы говорите, как мне кажется, это такая коварная очень вещь. Потому что непрощение себя — это по большому счету: ну, как же я до сих пор вот такой плохой. Я же должен…

А в результате, кстати, это еще является следствием гордыни.

Ну, это прямое следствие. Это, собственно, и есть.

Эгоизма. Потому что, по сути, я себя освобождаю от ответственности этим. Как, знаете, многие люди говорят… Ему говоришь: почему ты так себя ведешь некрасиво, что ты так себя ведешь? – Ну, я плохая, или я плохой, я вредный, я противный, я мерзкий. Что с меня взять? Вот, казалось бы, себя не простил, казалось бы, да, сказал, вот я такой, сякой. Но сказал не для того, чтобы исправиться, а сказал для того, чтобы это как бы зафиксировать и сказать: да, я такой. Всё, другого от меня не ждите, я таким и буду, что с меня взять. Всё, тогда человек какое-то развитие приостанавливает. Он остается вот в этом состоянии, довольствуясь…

Гордыня ведь может быть еще и в другом.

Гордыня, что он ленится это делать. В результате-то, в глубине это лень, себя взять, что называется, в руки…

Да-да, это я понял. Я просто про другое хочу вам сказать. Что как же я, такой хороший, а опять плохой. Вот это страшная гордыня. Непрощение себя — это ты думаешь: ну, я же уже должен быть как Серафим Саровский, а я по-прежнему нет.

Согласен, вот это очень точно, Владимир Романович. Я вот очень часто с этим сталкивался, когда себе, собственно, так не говорил, конечно, но такие вот мысли…

Понятно, да, что оно на уровне ощущений.

Да, это очень важно, абсолютно согласен с этими словами, что себя вот так вот… От гордыни-то в результате: как же так — приходишь в какое-то недоумение.

Да-да-да. Уже вроде…

Ну, конечно, ходишь там, говоришь: я там грешный и все дела. А в результате, когда что-то происходит: да как же так, ну, я же молился, я же причащался, ну, в конце-то… И опять сводится к этому язычеству, к этой вот формальности: ну я же причастился, я же там…

Да, должно было быть всё, да.

Да-да.

А скажите, пожалуйста, поскольку мы вот про такое самопознание говорим, понятно, что и в силу возраста, это такая объективная история, вы меняетесь еще там. Сейчас вы заинтересовались старым обрядом и так далее. Но как вы думаете, вот вы на сегодня, вы себя хорошо знаете?

На сегодня… Ну, наверное, в принципе, может, и неплохо. Не знаю, как я могу это оценить…

Это да, так непросто.

Потому что все-таки опять же, возвращаясь к физике, чтобы как-то себя оценить, нужно сравнить с реальным значением, допустим, считая там погрешности, что-то другое. А я не знаю реального значения того, кто я на самом деле, какой я. То есть мне, грубо говоря, нужно процент моего познания от реальности друг на друга там разделить. Поэтому я как-то вот не могу ответить явно на этот вопрос. Но Господь знает, кто я такой. И вот тут вот нужно мне верить, что даже, получается, что Он лучше меня-то знает, нужно вот Ему опять же всецело доверять, возвращаясь к тому доверию.

А вот из близких кто лучше всех вас знает? Папа, мама, сестры.

Из близких? Вот я бы, наверное, в первую очередь, конечно, выделил папу и маму. Не могу сказать, кто больше… Как-то немножко по-разному. С материнской точки зрения, с отцовской. И вот все-таки отцу в сыне важно одно, матери важно другое. Каждый на своих каких-то вещах акцентирует внимание. Я с ними постоянно общаюсь, что называется. У меня от них секретов никаких нет, они, в принципе, знают всё, каждый мой чих. Кстати, к чему я призываю всех других молодых людей: не надо таиться во всяких глупостях, что очень часто бывает. Конечно, и сестры, и все. Но в первую очередь родители, да. Хотя не таюсь ни от кого, и даже от знакомых. В принципе, вот, если что-то они обо мне не знают, то просто потому, что не было повода им это сказать.

Ну, понятно, не будешь же всем выходить, всем рассказывать, да.

Ну да, я же не буду так просто повесть о себе…

Скажите, а вот поколенчески,  вам сейчас сколько…

18.

18. Вот, скажем, те, кому сейчас 15, 14, — это одно с вами поколение? Сейчас же, говорят, всё стремительно меняется. Раньше мы там в 15 лет меряли, сейчас вот… Вот вы себя ощущаете одним поколением вот с этими тинейджерами, которым 13–14–15? Или, скажем, те, кому 25–30, понимаю, что у вас есть такие в круге общения. Или вы считаете, что вы к этому поколению культурно принадлежите.

Я не могу себя культурно отнести к какому-то поколению. Я бы себя, скорее, к пенсионеру отнес.

Вот так вот, да? (Смеется.)

Да, я домосед, и, в общем-то, мне присущи некоторые интересы, которые молодым людям зачастую…

Вы вот, кстати, в фильме этом говорили, что цветочки — как комната бабушки какой-нибудь.

Ну да-да-да.

Нет, ну, у вас же есть все равно друзья там, приятели.

Друзья, и молодые друзья, и помладше меня есть. Поэтому я даже, когда мне было 15 лет, я как-то не относил, не беру себя. Все-таки все люди как-то разные. Просто, говоря про поколение, говорят, что вот люди примерно одинаково себя ведут, какая-то вот в этом стадность есть. Все-таки хочется находить в человеке индивидуальность какую-то. Это, кстати, проблема, что многие подростки особенно, они подпадают под какое-то влияние, зачастую дурное. И вот что самый авторитетный в школе там делает…

Ну да. Я, знаете, почему еще спросил? Есть у меня один знакомый священник, который сделал такую серию бесед с подростками — ну, такие как раз, 13–14–15. И один из выводов, который он сделал, он для меня был неожиданный, хотя у меня дети примерно в этом возрасте. Он сказал, что два самых часто встречающихся чувства у детей, с которыми он говорил, — это боль и страх. Вот обида. Я почему спрашиваю. Вам, во-первых, понятно, почему это у этих ребят, да, 13–15…

Боль и страх.

Боль и страх, да.

Ну, это были ребята из каких-то тяжелых ситуаций?

Ну вот я не уточнял, к сожалению. Но вот он просто записал, не знаю, десять, двадцать…

Потому что, в принципе, предсказуемо, когда у человека было очень трудное детство и он, по сути, из этого детства только-только вышел, или начал выходить, конечно, боль и страх.

Нет, ну, условно, говоря, это не были дети там, знаете, из детских домов…

Специально, да.

Нет, просто, как сейчас модно говорить, рандомная выборка.

Ну, боль и страх… я… ну, у них нужно спросить, почему боль и страх у них. У меня боли и страха с моего детства нету, только положительные эмоции.

Я даже не про личное, а вот, ну, все равно, вы же понимаете — круг, да. Вот вам скорее, удивительно, что такой вывод сделан, или вы понимаете, что ну а что еще может быть в этом возрасте у современных подростков?

Да нет, может-то быть что угодно. Просто я говорю, подростки — они очень люди горячие.

Да.

У меня уже эта горячность потихонечку начала спадать, хотя у меня, вот, сестра учится на психолога, и она мне один сказала, что 18 лет — это тоже подросток. Так что, говорит, ты не обольщайся, ты еще не взрослый. Хотя я так, все-таки, не считаю, я больше склоняюсь к церковному «отрок». А муж уже с 15-ти лет.

Да.

Вернее, стремиться к этому. Уже с 15-ти лет иметь ответственность, и голову на плечах. А сейчас как раз таки, наоборот, вот эта вот какая-то горячность, протест. Он не знает, куда направиться, он вот так вот, просто как неконтролируемый какой-то взрыв. Есть взрыв направленный, можно как-то вот на пользу. А тут как-то вот неконтролируемо, непонятно. В результате там и родители, и учителя — ну, на ком можно оторваться, собственно, да, кто там. А опять же, эта ревность, вот это вот дерзновение — его можно направить-то и на пользу. Опять же, путь веры человека. С этим дерзновением, наконец, прийти к тому, что вот правильно. Учатся почему в таком молодом возрасте. Есть вот это желание, вот это вот, то что уже у человека взрослого, он уже — ой, там… Вот. А зачастую это не направляется. В результате вроде бы и хочется быть взрослым. Но из-за того, что нету какого-то правильного ориентира, притом кровь кипит, хочется как-то вот, какого-то адреналина, и, в общем-то, начинается… страсти проникают обязательно, это самый такой уязвимый возраст. Страсти какие-то проникают. И человек уже начинает… как это сказать-то, начинает…

Ну, понятно, что он уже движется в другом направлении.

Да, движется в другом направлении, протестуя против общества типа. И он, в общем-то, в направлении с этим обществом и движется, потому что сейчас общество катится в ад, по сути. Ну, потому что какие общественные нормы? Как бы тогда, раз протестует, должен в рай катиться? То есть он-то протестует, но протестует в каких-то мелочах. И в результате уже так получается, что таких протестующих полным-полно. А страсти захлестывают, страсти захлестнули, человек не может взять уже на себя какую-то ответственность христианина, более или менее взрослого человека. И начинает выливаться это в какие-то самые… самые… как это сказать-то… обычные и тривиальные проявления «взрослости»: алкоголь, курение и все такое, и так далее, какие-то еще там.

ЛЮБОВЬ

Вот вы сегодня уже сказали, что, дай Бог, будет семья. А скажите, пожалуйста, а вот что из опыта вашей нынешней семьи вы бы непременно хотели бы сохранить и реализовать в опыте той семьи, которая будет уже вот… ну, новой, да, вашей?

Сохранить, во-первых, отношения между мужем и женой. Те отношения, которые у моих родителей, на мой взгляд, они правильные, они здоровые. Нету вот этой вот натянутости. Потому что есть такие семьи, которые: мы православные — муж главный. И муж там издевается над женой, командует как диктатор. Жена там что-то униженная, терпит, терпит. А тут нет такого вот у меня у родителей. Папа, опять же говорю, он добился просто уважения к себе. Мама рада его слушаться. Она делает это по любви. И папа всё делает с любовью, понимаете. И вот это, конечно, хочется. Вот эту вот любовь, вот это вот, так сказать, да прилепится жена к мужу, а муж к жене. Единение вот в этом отношении, в воспитании детей, в создании, как говорят, вот семья, как это — малая церковь. Вот, в создании этой малой церкви, вот это очень важно. Я бы хотел, чтобы у меня отношения с моей женой были вот такими же. Не натянутыми, не какими-то формальными, а именно чтобы, действительно, всё было по любви. Конечно, по православным канонам, но вот именно чтобы всё это соблюдалось из любви, а не из-за того, что ну я православный, надо вот так вот, наверное, сделать, только сил на это не хватает. И духа. Так что вот так, чтобы хватило на это духа и любви.

Скажите, а правильно я понимаю, что вот у вас есть такая… ну, мечта —  плохое здесь слово, но мысль о том, что если, Бог даст, всё будет хорошо, семья, дети, дети вырастут, то, может быть, потом принять вместе с женой монашество?

Да, есть такая мысль. Ну, а что на старости лет…

…делать еще.

…прохлаждаться, да. Тут как бы другого вопроса нет. Понятно, что это очень-очень условный такой набросок…

А нет здесь немножко романтизма такого? Вы знаете, у меня был один митрополит здесь в гостях, и он сказал, что вот когда человек хочет принять монашество, то очень важно, чтобы прошел вот этот романтический период, что я буду весь такой в черном, с утра до вечера молиться и так далее. Это, говорит, как бывает вот конфетно-букетный период в отношениях молодого человека и девушки, точно так же бывает и романтический период. И он говорит: вот надо дождаться его окончания, а потом можно уже всерьез…

Я согласен с этим владыкой. Я, в общем-то, даже сказал бы, что это можно на много что спроецировать.

Да-да.

Когда ты решился что-то делать, ты должен всё взвесить. Вначале это какая-то эйфория: ой, ничего себе, здорово, вперед. Но зачастую это потом выливается только… то, что не надо было этого делать.

Ну да, но я просто как раз к тому, что понятно, что это красивая правильная мысль, она…

…очень красивая, очень правильная, очень ласкающая слух. И, когда она у меня в первый раз зародилась, именно вот это вот что-то конфетное, романтичное и было. Особенно я еще, что греха таить, представлял себя, что меня и епископом назначат, и даже мыслил, какие я проповеди буду говорить. Но, надеюсь, это потихонечку отпало и со временем отпадает. И остается уже все-таки главная суть монашества. Не для того, чтобы епископом назначили, не для того, чтобы вот, считать себя таким духовным, замечательным, да. Это, может, и с наукой опять же сравнить, как ученая степень, вот все-таки в глубине для знания, а так, изначально, для хвастовства: мол, я такой весь умный. Я весь такой вот святой. Так что вот так вот. Поэтому, конечно, такое есть. Это в любом деле, когда ты собираешься какое-то дело такое хорошее делать, есть доля вот эта вот хвастовства. Я буду этим, я буду тем, меня будут уважать — как классно. С этим надо бороться. Потому что это не позволяет здраво всё оценить, здраво понять, насколько это большая ответственность. И когда эта эйфория проходит, вот этот вот медовый месяц, я не знаю, я опять же монахом-то не являюсь и не знаю, как там. Но вот, наверное, это так, потом ты понимаешь, что, собственно, всё  — с этим дальше жить. Поэтому всё нужно взвесить, и быть готовить, согласен. Вот, поэтому я и говорю, что это очень-очень условно. Вот пускай Господь расположит, как Ему будет угодно. Может, мне и не следует.

Вы говорили, что для вас дружба — это понятие, близкое с любовью. И опять же, что вот в этом чувстве любви вам не обязательно получать обратную любовь, потому что любовь, вы замечательно сказали, любовь сама себя восполняет. Но вы пример привели — ваши растения. Вы их любите, за ними ухаживаете, ну они какую, так сказать, могут вам дать обратную связь.

Они просто растут. Пользуются этой любовью моей.

Но понятно, что пример классный, но, когда мы говорим не о растениях, а даже уже о кошках и собаках, а тем более о людях, то тут все равно появляется дорога с двухсторонним движением. Сказать, что они просто растут, ну, наверное, можно, и я понимаю, о чем вы, но сложнее. И вот этой любви восполнить себя без какой-то обратной намного сложнее. Нет?

Ну, тут тогда нужно сказать, вот вы сказали сначала про дружбу. Вот дружба, конечно, наверное, это уже взаимная любовь. Как я могу дружить с человеком, который меня ненавидит? Он просто не хочет со мной общаться.

Ну да, это не получится просто.

Но при этом мне-то это не мешает его любить и желать ему добра, благополучия, благочестия, всего хорошего. Могу я это? Могу. И дай Бог, чтобы я так делал. Другой разговор — друзья. Это люди, которые, в общем-то, друг друга любят. Вот у меня есть друзья много мужчин, я могу сказать: я их люблю. … что это, сомнительно, да? Но нет, я под любовью подразумеваю духовные ощущения, а не телесные. То есть поэтому, в общем-то, не надо путать похоть и любовь. А любовь — я люблю вот своих друзей, свои растения, своих родителей, всех. И стремлюсь к тому, чтобы любить, в общем-то, всех. Ну, собственно, чему и учит христианство. Вас любить, да, и… Ну, вас нужно любить.

(Смеется.) Хоть это и непросто, да-да-да.

Да нет, нет. Себя любить. Именно любить не в том отношении, что себе там поблажки делать, а в том, чтобы желать себе добра. Как я могу стремиться к добру, если я себе не желаю этого добра, этой святости. В истинном понимании этого слова «добра» и «благополучия». Вот так же и себя любить. И остальным желать того же. А друзья — это, конечно, взаимное общение и взаимная любовь.

А скажите, пожалуйста, вот вы так же говорили, что важно, чтобы в отношениях, очень верная мысль, как бы там ни складывалось, побеждала любовь, которая и, собственно, помогает преодолевать какие-то там минутные, я не знаю, может, не минутные, ну такие сложности. А вот вашей любви что тяжелее всего преодолевать…

К другим людям?

Ну да, вот в общении с близкими, не знаю, с друзьями.

Преодолевать? А преодолевать то, что, в общем-то, противоположное этой любви — раздражение и гнев, о котором мы уже говорили. Потому что гнев — это противоположность. Очень многие люди, сейчас некоторые люди вернее, говорят, в семьях, допустим: мы ссоримся, ну, это нормально — иногда поссориться, иногда покричать друг на друга, выместить гнев. Побить подушку, если что, поорать на улице там. Но я считаю, что лучше этот гнев в себе подавлять, а не размножать.

Да, нам с дедушкой Фрейдом не по дороге.

Мне помогает, да, вот этот вот гнев выкинуть из себя. А когда я даже на подушку его проецирую, он все равно увеличивается от этого. Его сложнее все больше и больше контролировать, ну просто как пламя. Не потушишь, пока это спичка упавшая – дальше будет только сложнее. И неважно, куда она упала — на подушку или на другого человека, или на пол, соответственно. Поэтому вот этот гнев, противоположный любви, — это чудовищно, это страшно. Но когда люди родные друг на друга гневаются, у них любовь-то в этот момент прекращается. То есть вот я если гневаюсь на маму, у меня мой гнев побеждает любовь. А гнев, что это? Когда человек желает другому человеку зла, вредит ему, и пытается вредить — своими словами, делами, поведением, и так далее. А когда можно вредить человеку, которого любишь? Значит, эта любовь отходит на этот момент. То есть вот крепкая любовь — она сильнее этого всего гнева. То есть вот любовь абсолютна когда гнева нет к человеку.

Но она же достигается не пониманием, да, потому что, вот…

Ну, нет, понимать — это, конечно, важно…

Важно, но от понимания…

Но потом и духовным трудом. Да, конечно. Как мы, в общем-то, намечаем план там, если что-то строим, а потом строим, чтобы просто понимать четко, что нам нужно делать, а дальше это делаем. Конечно, это духовный труд, духовный, умственный, телесный. И вот очень это важно, очень. Потому что страшно. Вот опять же вспоминаются слова Спасителя о том, что кто гневается, тот уже убивает. То есть, по сути, по сути-то, опять же это не я сказал, если я гневаюсь на близкого мне человека, я в душе его в этот момент убиваю, желаю ему зла. Это очень тяжело осознать. Сказать: нет-нет, ну что, я его люблю…

Конечно.

А зачем ты так это говорил? Вот если, наверное, это… придет какое-то осознание, насколько это страшно и преступно, то, по крайней мере, появится желание бороться с этим гневом, а не говорить, что это нормально, это ничего, я там эмоции, пар выпускаю. Ну, пар можно выпускать и без гнева, если ты там устал, размяться как-то. Зачем обязательно злиться? Ну, как-то так.

Спасибо. У нас с вами финал. Я вам хочу предложить цитату из «Братьев Карамазовых». Там среди братьев есть Алеша. Алеша послушник в монастыре. И вот автор, рассказчик, значит, пишет: «Алеша избрал противоположную всем дорогу, но с тою же жаждой скорого подвига. Едва только он, задумавшись серьезно, поразился убеждением, что бессмертие и Бог существует, то сейчас же, естественно, сказал себе: “Хочу жить для бессмертия. А половинного компромисса не принимаю”. <…> Алеше казалось даже странным и невозможным жить по-прежнему. Сказано: “Раздай всё, иди за Мной, если хочешь быть совершен”. Алеша и сказал себе: “Нне могу я отдать вместо “всего” два рубля, а вместо “иди за Мной” ходить лишь к обедне”». Конец цитаты. «Согласиться нельзя возразить» — где вы поставите точку?

А вы знаете, я все-таки человек молодой, во мне еще есть эта горячность подросткового возраста. Мне нравится. Алеша же молодой. Согласиться, запятая, нельзя возразить.

Нельзя возразить.

Вот.

Спасибо. Это был Даниил Бутусов. А мы продолжим писать «парсуны» наших современников через одну неделю.