Война в Мали – это война Франции
Писательница и бывший министр культуры Мали Амината Драмане Траоре в беседе с собственным корреспондентом «Правды» в странах Западной Европы Андреем Дульцевым
С 1997 по 2000 год Траоре возглавляла министерство культуры и туризма Мали, затем работала в качестве координатора Программы развития ООН. В 2016 году баллотировалась на пост Генерального секретаря ООН. Траоре — видный критик глобализации. В частности, она критикует субсидирование странами Запада малийских хлопковых фермеров, ставящее западноафриканские государства в невыгодное конкурентное положение на западных рынках.
— Каковы сегодня основные проблемы населения Мали и Сахельской зоны?
— Мы наблюдаем за тем, как история топчется на месте: надеялись покончить с колониальным господством и империализмом после обретения страной независимости в 1960-х годах. Однако 60 лет спустя понимаем, что эта система сохранилась и адаптировалась к современным реалиям. В Мали, а её особенностью было достижение полного вывода французских войск, что стало одной из сильных сторон независимости, мы видим: Франция вернулась, навязала себя в военном отношении и обязала малийцев молчать. Мы лишены права дать ответ на угрозу нашей безопасности, не должны вести переговоры с джихадистами, нам не разрешают обращаться за помощью к России — всё это превосходит наше терпение. В поведении французов много высокомерия, презрения и расизма по отношению к нам.
В то же время мы наблюдаем, как крайне правая партия выдаёт присутствие африканцев во Франции за одну из главных проблем страны и заявляет о будущем «белой Франции»… Эта гротескная ситуация представляет собой значительный регресс с точки зрения гуманизма и прав человека… Парадоксально, но французское государство, которое рассматривает войну с мигрантами в качестве приоритета, одновременно утверждает: оно пришло в нашу страну, чтобы «спасти» население Мали от терроризма. Наши лодки топят в Средиземном море, нас бросают в тюрьмы Ливии умирать, но в то же время хотят «защитить» от джихадистов. При этом никто никаких колонн джихадистов, приходящих извне, не видел — их вербуют на месте, это малийцы. Поэтому, когда сегодня говорят «мы собираемся нейтрализовать врага», это хорошо, но кто этот враг? Мы хотим знать, кто он. Мы не можем выиграть эту войну путём боевых действий хотя бы потому, что ради этого должны закупать оружие, на что будут потрачены две трети национального бюджета. Нам эти деньги срочно нужны на лечение больных и на образование…
Далее. Во франкоязычных СМИ павшие в Мали французские солдаты удостаиваются сотен эпитетов и похвал. Но ни единым словом не упоминается хотя бы один погибший малиец. Это происходит потому, что тысячи жизней погибших малийских гражданских лиц и солдат ценятся меньше, чем жизнь одного павшего француза. При том что война здесь — это война Франции, навязанная нам. Франция заставляет нас вести эту войну якобы ради нашей безопасности, на самом же деле — для защиты своих геополитических и стратегических интересов в регионе. Она втянула нас в собственное кровавое приключение и теперь выставляет нам за это счёт?! Вот что неприемлемо.
— Мали — одна из первых стран, где панафриканизм закрепился благодаря политике лидера малийской независимости Модибо Кейта. В Буркина-Фасо известен подвиг революционера Томаса Санкары, убитого по приказу Парижа, значительное влияние имели ангольская и бенинская коммунистические партии. Что стало со всеми этими прогрессивными силами?
— Я думаю, что в самой панафриканской дискуссии мало что изменилось. После поры забвения панафриканизм в XXI веке получил второе дыхание. Носителем и выразителем его является молодое поколение, я не вижу политиков моего возраста, претендующих на звание панафриканистов. Молодёжи, которой интересен панафриканизм, нужны ориентиры, и когда она начинает брать пример с Томаса Санкары, Модибо Кейта, Кваме Нкрума и других лидеров, то заявляет, что эти люди сопротивлялись, мы же несём моральную и политическую ответственность перед их подвигом, чтобы выполнить свою историческую миссию.
Что же привело в конце 1980-х годов к упадку панафриканизма? На институциональном уровне в Организации африканского единства (ОАЕ) начиная с 1960-х годов существовал раскол между двумя группами с двумя разными подходами к африканскому единству. Этот раскол был следствием «холодной войны». В то время как внутри организации пытались сохранить единство и солидарность, существенные вопросы не обсуждались. Мы были настигнуты жестокой реальностью сразу же после падения Берлинской стены.
Последующее преобразование ОАЕ в Африканский союз, которое в известной степени представляет собой попытку скопировать Европейский союз, положило начало прозападной либерализации. И неолиберализм одержал верх над панафриканизмом. Но правила игры — условия финансирования развития — таковы, что вы не получите ничего от Всемирного банка, пока не предъявите белую карточку. При этом на нас давят не только в экономическом, но и в культурном плане. Потому что если тот, кто раздаёт «помощь», считает себя выше, так как он представитель «белой расы», убеждён, что он выше, исходя из результатов многовековой материальной трансформации своей территории, ставшей возможной вследствие разграбления богатств африканских колоний, то это неоколониальный диалог. Запад относится к африканским народам как к народам «неполноценным». И главная проблема в том, что часть лидеров африканских государств позволяют Западу обращаться с ними как с «неполноценными», что они действуют в фарватере навязанной политики, не веря в возможность иной модели отношений. В данных условиях на политику в рамках освободительной идеологии претендовать не стоит. Вот что случилось с панафриканизмом.
Далее. Неоколониальный подход к Африке нужен Западу для преодоления собственных трудностей. Его проблемы у себя дома порождают необходимость идти и грабить, навязывать свою войну другим народам, чтобы украсть их богатства. Всё это делается под предлогом «борьбы с терроризмом» и «помощи в развитии». Безусловно, нас могут считать за идиотов, но в итоге даже самый наивный человек задастся парой вопросов. Почему чем больше мы «развиваемся» в соответствии с западными программами, тем больше у нас больных, которых мы не можем вылечить, детей, которые уже не ходят в школу, беспризорников? Но нам навязана дискуссия о том, что мы «недоразвитые», а французский президент Эмманюэль Макрон заявляет нам на саммите G-20: это «цивилизационная проблема» и никакие деньги в мире не помогут. Вот что происходит у них в головах…
— Какие социальные слои являются опорой современного панафриканизма?
— Несколько лет назад мою критику здесь никто не воспринимал. Малийцы были убеждены в том, что после мартовской «революции» 1991 года оказались в «демократии». Любая критика, мои мысли и высказывания дестабилизировали их уверенность в этом. Политики моего поколения годами избегали меня, заявляя: «Если мы будем слушать её, то никогда не получим финансирования». Всемирный банк предъявил им ультиматум: «Ваш министр культуры обрушивается с нападками на нас, в таких условиях никакой кооперации не получится». Потом те же политики говорили мне: «Как же вы были правы…»
Трудно сказать, какие слои населения являются сегодня носителями панафриканизма. Мне бы очень хотелось, чтобы у нас существовали работающие политические партии, в которых активно участвовали женщины и молодёжь. Политическая жизнь у нас в некотором смысле возрождается, вернее, растёт интерес молодёжи к ней. Когда я слушаю улицу, то у меня подчас захватывает дух. Но сложность заключается в деятельности политических партий: реальная партийная политика, направленная на то, чтобы управлять той или иной партией как лавочкой, чтобы обвести избирателей вокруг пальца, свела всё недовольство населения к вопросу о том или ином «коррумпированном политике». Системного вопроса никто ставить не хочет.
Я потратила много времени и сил на то, чтобы донести до людей: все политики, которыми вы недовольны, — продукт существующей системы. Так называемое демократическое движение 1991—1992 годов работало только на то, чтобы набить карманы политических деятелей, выскочивших на политическую арену в одночасье как чёрт из табакерки. Их логика была одна: «Обогащайтесь!»
И так было везде. В той же Европе после падения Берлинской стены люди поняли, что выдвинут новый лозунг: «Обогащайтесь!» Осуждение частных случаев коррупции должно перерасти сегодня в суд над экономической моделью, которая развращает. Но многие так рвутся разбогатеть, что вы не сможете развить эту дискуссию в рамках политической партии. Поскольку политические партии в Мали создаются в условиях отсутствия промышленности, без какой-либо классовой опоры, то само сердце системы больное. Поэтому, когда меня спрашивают о моём отношении к тому или иному очередному государственному перевороту, я отвечаю вопросом: «А что ещё можно ожидать от системы, если нет альтернативы?»
Рынок Мали заполнен импортными товарами, зачастую старой одеждой и бытовой техникой — мы перерабатываем чужие отходы. У нас больше нет своей промышленности, а единственный источник денег — это так называемая помощь Запада, которая ни до кого не доходит. Именно эти вопросы необходимо задать сегодня, чтобы дать нашей молодёжи возможность понять, что дело не только в том, чтобы попасть в парламент, а в том, чтобы дать политический ответ на экономические, геополитические, климатические и культурные вызовы. Только так в Африке можно будет построить панафриканизм XXI века.
— Что представляла собой Мали до 1991 года?
— До революции 1991 года в Мали правил военный режим Муссы Траоре, свергшего Модибо Кейта. Траоре сместил Кейта под знамёнами либерализации. Модибо был социалистом, и в контексте того времени он являлся главной мишенью поверженных колонизаторов. Французам удалось убрать Кейта. Тем самым они предотвратили создание Западноафриканской федерации, объединение Мали с Сенегалом, которое дало бы нам выход к морю. Французы помешали Модибо, который хотел, чтобы мы все были вместе — Гана, Сенегал, Буркина-Фасо, Мали.
Когда режим Модибо, под руководством которого за пять лет построили более 40 заводов и провели коллективизацию, был свергнут, в страну сразу же пришли французские компании, Всемирный банк дал нам первый большой кредит, а государственные предприятия были приватизированы. Многие богатейшие семьи Мали заработали свои первые крупные деньги именно в те годы…
В то же время всё оказалось ликвидированным под лозунгом «Меньше неэффективного государства — больше рынка!». Была запущена Программа структурной перестройки, и сам Мусса Траоре лишь в конце 1980-х осознал, что система, которую он запустил, работает против него. Когда власть Траоре начала ослабевать, он отправился на встречу с президентом Франции Франсуа Миттераном, который попросил его создать в Мали многопартийную систему. Мусса сказал, что демократия — это не смирительная рубашка, и вернулся в страну, где за его спиной уже с помощью французских денег утвердилась новая партия во главе с Альфа Конаре…
После падения Траоре Запад сделал Мали «моделью политического переходного периода» для соседних стран. Если сегодня все настроены против Мали, то тогда все были за нас. У нас было всевозможное финансирование, и на каждой встрече нас убаюкивали: «Мали — переходный период, демократия, у вас всё прекрасно…» Когда же мы рассказывали им о безработице, о социальном расслоении, о нищете, о разрушенных и разграбленных заводах, железных дорогах, никто не хотел нас слушать.
Многопартийная парламентская демократия без каких-либо дебатов по существу — это беда не только Мали, но и всей Африки сегодня. Когда мне говорят, что война в Мали связана с проблемой управления, я спрашиваю: «Чьё это управление? Управление народа народом?» Нет, это защита олигархией своих интересов. Олигархи знают, как развратить народ. Так будет продолжаться до тех пор, пока у нас не будет экономической модели, основанной на производстве материальных ценностей для удовлетворения основных потребностей людей, участвующих в производственном процессе.
— Мали — одно из древнейших государств на африканском континенте с богатой, разнообразной и невероятно интересной культурой. Что представляет собой традиционная малийская культура?
— В Мали, и не только здесь, но и везде в Африке, людям нужны нравственные ориентиры, память. Когда мне в 1997 году предложили должность министра культуры и туризма, я пригласила всех моих предшественников для обсуждения культурно значимых ответов на ситуацию, в которой мы находимся. Туризм как бизнес меня никогда не интересовал. Что меня интересовало, так это социальные взаимоотношения, контакты и традиция малийского гостеприимства. Я предложила програм-мный документ «Человек и традиция гостеприимства», который был с энтузиазмом поддержан в нашем обществе. Древняя столица Мали Тумбукту для меня в этом смысле — символ.
В XIII веке Тумбукту был одним из основных мировых центров торговли, встреч, смешения народов; весь этот регион, который сегодня стал центром военного конфликта, является сокровищницей гуманистического и социального наследия, одним из географических и социальных узлов человеческой истории. Настаивая на том, что нам нужен поиск культурной альтернативы многовековому колониализму, я убеждена, что мы можем найти нужные нам ответы в собственной истории и вокруг нас. Мы должны научиться любить и уважать собственную историю. Пока нам этого не удастся сделать, нашему «хождению по мукам» не будет конца. Творчество же помогает нам художественными средствами менять социальное и политическое сознание.
— Каких малийских писателей вы можете порекомендовать для чтения?
— Сегодня есть поколение молодых писателей, которые публикуются, но им пока не хватает силы слова и глубины мысли, способных поднять эту литературу на достойный уровень. Наши классики же вызывают желание читать и перечитывать их книги. Поэт Альбакайе Кунта, недавно ушедший из жизни, был последним представителем того поколения, которое стало свидетелем деколонизации. Известнейшие представители того поколения — Амаду Ампате Ба и Сейду Бадиан. Причина отсутствия современных сильных писателей кроется ещё и в том, что в условиях глубочайшего гуманитарного кризиса нет людей, на которых можно было бы равняться.
Самым важным писателем со времён нашей независимости, самым политическим для меня остаётся Сейду Бадиан, он замечательно описывает организацию общества конца 1950-х годов, дух, в котором воспитывались люди, отношения между мужчинами и женщинами, нравы эпохи. Важно отметить и вклад историка Бакари Камияна, который посвятил ряд монографий участию чёрных стрелков на стороне Франции в войне против германского фашизма и тому, как эти чёрные стрелки после освобождения Франции от фашизма не были приглашены генералом де Голлем для участия в торжественном параде 1945 года, на котором африканцев не пожелали видеть… Писатели периода деколонизации отличались красотой слога, пониманием истории, смелым и свежим взглядом на мир — та эпоха окрыляла людей.
В Мали ежегодно проводится мероприятие для современных авторов, но, к сожалению, оно проходит под патронатом французского посла и финансируется Европейским союзом. Это тлетворно влияет на всю культуру, но если мероприятие (даже самое малое) не будет спонсироваться западными деньгами, то оно попросту не состоится.
— У европейцев доминируют два подхода к африканской культуре: одни умиляются африканским искусством и статуэтками, оставаясь при этом колониалистами, другие же отвергают африканское искусство как таковое из презрения и чистого расизма. Каким образом можно бороться с подобными стереотипами?
— Меня мало волнуют проблемы европейцев в восприятии нашей культуры. Что меня беспокоит, так это, к примеру, использование западной индустрией моды нашего культурного богатства для зарабатывания денег. Если некоторые из европейцев испытывают иллюзию, будто, потребляя голландские принты с африканскими мотивами, они делают нечто прогрессивное, то они не понимают, что это смертельно опасно для нас. Посмотрите на наши ткани, сделанные в регионе Догон, где выращивают один из лучших сортов хлопка в мире. Здесь вышивка делается в деревнях женщинами, и эта традиция насчитывает сотни лет.
Но сегодня даже в Мали всё это заменяют импортным ширпотребом, дешёвкой. Массовое производство западными концернами хлама убивает работу ремесленников здесь. Но у определённой западной аудитории поддерживается иллюзия, что оно помогает «популяризации африканской культуры». В то время как ремесло, которое до сих пор помогало выживать значительной части наших деревень, уничтожается…
— Существует несколько определений понятия культуры: согласно одному из них, культура рассматривается как способ организации социального пространства и взаимоотношений в обществе. Насколько солидарность стала частью африканской культуры, более пятисот лет угнетаемой колонизаторами?
— Мы должны поставить вопрос о наследии с гуманитарной точки зрения. Первое — это вопрос о языке, фундаментальный и серьёзный вопрос. Политика в области языка отбрасывает нас назад: малийцев обязывают изучать французский, прежде чем начать изучать свой родной язык. Разрыв между детьми из состоятельных семей, которые говорят по-французски и учат его, и детьми из обычных семей, которые возвращаются домой, где ни отец, ни мать не умеют писать, огромен… Это социальный разрыв. Язык — это барьер. Когда нам говорят, что франкофония стала связующим звеном в Африке, то это неправда. Нам запрещают говорить на нашем языке в школе, а французский остаётся языком, разделяющим социальные слои. На своём языке вы вряд ли сможете добиться чего-то. Мы не имеем ни малейшего права защищать малийские языки, официально у нас только один язык — французский. Это официальный язык дебатов, поэтому нужно хорошо говорить по-французски, чтобы быть услышанным.
Второе. Сегодня я уделяю много внимания роли женщины в нашем обществе, социальной матери. В Мали мы говорим: в нашей жизни есть три матери — мать, которая даёт нам жизнь, мать, которая нас воспитывает, и мать, которая нас защищает. В одной женщине могут быть объединены три матери. Учитывая сегодняшнее состояние мира, я призываю каждую женщину пробудить в себе социальную мать. Именно социальная сфера находится под угрозой капитала. Поэтому в таких регионах, как наш, понятие социальной матери должно рассматриваться как культурное наследие. В этом году я провела форум «Социальные матери действуют». Это представляется мне фундаментальной проблемой, равно как и вопрос: является ли война экологически приемлемой? Причём в таком регионе, как Сахель. Можем ли мы позволить себе решать проблемы военным путём в этом хрупком регионе, ослабленном за пять лет двумя засухами? Неужели нет иного выхода, кроме войны? Это невероятно.
Амината Драмане Траоре